Брежатые. Тайна пшеничных лабиринтов
Шрифт:
Окрейша тяжело пошаркала к зеркалу в противоположный угол комнаты.
– Что ты, бабушка! Ты ещё у меня огого! – Я кинулся обнять её, но вдруг она отстранилась.
– Взгляни в зеркало, – тихо сказала она и подняла взгляд.
Я удивлённо посмотрел сначала на неё, а после в зеркало – края его вдруг сильно потемнели, оплыли мутными кругами, лицо же бабушки стало чётким, словно на картине. Лампада еле тлела, потрескивая из противоположного угла неровным пламенем. Мой взгляд остановился на левой щеке бабушки, где темнело родимое пятно, вытянутое в чёткий овал. Сейчас оно проявилось ещё
Бабушка закрыла глаза, отошла прочь. Без сил легла на кровать.
– Пойди закрой калитку, – тихо сказала она.
– Я закрыл, – сглотнув, выдавил из себя я, держась за горячую щеку.
– В огород пойди.
Я послушно подошёл к двери. Ноги были ватными, голова гудела.
– Ты видишь их? – вдруг спросила она.
Я обернулся.
– Кого бабушка?
– Землестражей, духов Земли с зелёными глазами и уродскими носами.
– Да. Ты же знаешь… Последний раз в детстве было, – ответил я. – Он был с баклажановым носом, этот земле….
– Землестраж или огородный, – перебила она. – Он стёр тебе память о встрече.
Окрейша вздохнула и укрылась лёгким одеялом.
– Его, кажется, звали Филоня, – вдруг вспомнил я. – Маму Ялю они забрали? И почему возникают эти лабиринты в полях? Эти существа как-то связаны с людьми? – не переставая, задавал я вопросы, словно теперь, когда родимое пятно возникло на моей щеке, я почувствовал некую силу.
– Поля это знаки. Недобрые знаки, – мрачно ответила бабушка, повернувшись к стене. – Намаялась я. Скоро сам всё узнаешь. Иди теперь.
Скрипнув железной калиткой, я вышел в огород. Повсюду монотонно стрекотали сверчки, но были и другие звуки: шелест мелких летучих мышей, проносящихся мимо, шуршание листвы и таинственная вечерняя тишина. Ведь это тоже звук, только особенный. И я стоял с минуту, наслаждаясь этой тишиной. Прохладный воздух немного успокоил мои нервы. Я глубоко вздохнул…
Как вдруг внизу мелькнуло нечто. В метре от себя я увидел два ярких зеленых огня – два глаза! Несомненно, это было живое существо! Я уставился на него, не отводя взгляд. Вернее, не в силах его оторвать. Существо что-то забормотало на странном наречии, шурша листьями, раздвигало ботву. Земля стала зыбкой. Мне показалось, что пятки мои вязнут вглубь. Но тут с улицы донеслись голоса, словно вырвав меня из этого места.
Я с придыханием выскочил за двор. Шестилетний Санька держал маленького кречета в своей кепке и врал про русалку на роднике:
– Точно говорю. Иду я за водой, как обычно, утром. Поворачиваю, значит, из-за терновника, а там сидит она, с золотистой чешуей. Глазами лу'пает. Только маленькая такая, как рыба!
– Вот заливает! – гаркнул Степан Коробко, рыжий верзила, живший в конце улицы, уставившись в смартфон. – Селфи не успел сделать?
– Правда! – настаивал Сашка. – Я ей в глаза-то не успел посмотреть, потому и цел! – привирал он. – Хвостом,
– Так, может, то и был карась! – подметил Артём.
И все покатились со смеху. Я промолчал.
–Ты что-то к вечеру совсем скис, – заметил Самсонов. – Устал?
–Да, есть немного. Пойду ложиться, завтра ранний подъем.
– Егор, – остановил меня Артём.– Окрейшин огород всё ещё у рощи под Белой горой?
– Да. А что? – насторожился я.
– Да так, – протянул загадочно Артём и кивком позвал в сторону.
Самсонов оперся на столб тусклого фонаря, странно скосившись на меня.
– Нет там уже ничего.
– Как понять? – насупился я.
– А так, – приблизился он. – Редкодубом поросло. Чаща вперёд продвинулась, поросль дубовая заняла всё поле вокруг. С весны началось.
– Какой-то бред! – Как за несколько месяцев это возможно?
– Завтра и увидишь!
Я еще долго не мог уснуть, таращась в серый потолок с толстыми балками. Древесина избы неприятно потрескивала, остывая от жаркого дня. С черно-белых фотографий, висевших на стенах в старинных рамках, смотрели лица предков, давно ушедших родственников: мужчин с суровыми лицами в казачьей форме, женщин, одетых по-деревенски просто, но по тем временам даже богато – в длинных юбках и батниках, сдобренных крупными, наверное, яркими бусами.
«Возможно, они тоже были колдунами, как бабушка…?» – подумал я, и уже в полудрёме казалось, что родственники кивают мне в ответ головой
Утром, сквозь сон послышался голос бабушки.
– Егоор, уже кочет три раза сбудыв. Вставай. Пойдём пока нежарко.
Я тяжело поднялся, ломило спину от мягкой перины, слегка кружилась голова. Я подошёл к зеркалу – пятно осталось на месте. Так же темнело на левой щеке, как мазок от толстой магической кисточки. Бабушка молча возилась по кухне, собирая завтрак. Мы почти не разговаривали. И, покормив имеющуюся живность, двинулись в путь.
Огород находился примерно в километре от дома. Окрейша на удивление бодро шагала вперёд, напевая какую-то старинную народную песню на южном диалекте. Я никогда не слышал такой раньше. И стал вслушиваться в слова, как вдруг…
На полпути действительно, нам стала встречаться молодая поросль дубов. Юные гибкие стволы густо покрывали некогда возделываемое поле. Через каждые десять метров поросль становилась всё выше и выше. И вот, когда дубки высились уже по пояс, Окрейша спросила:
– Егор, а термос большой ты взял? На криницу сходить-то не помешат.
– Нет, бабушка, забыл. Прошли же уже полпути.
Она вздохнула, подвязала съехавший платок:
– Вернулся бы ты за ним. Сегодня день особенный. Другого такого не будет.
– Местные говорят, чаща разрастается. И родник, наверное, зарос уже. Здесь странное место, пропащее. Местные его боятся.
– Иди уж, – натянуто усмехнулась она. – Я здесь пидожду.
Я кивнул. Через сто метров, обернувшись, я увидел, как бабушка всё смотрит мне вслед. Не уходит. Вернувшись, я не застал её. «Наверное, пошла к бабе Рясе, поздороваться», – подумал я и направился к роднику. По пути вспомнил, как Санька заливал вчера про здешнюю русалку.