Бросок Венеры

Сейлор Стивен

Мы оставили позади два главных символа Капитолия – Авгуракул и храм Юпитера, и двинулись мимо Тарпейской скалы в южную часть холма. Носилки, наконец, прибыли на место. Клодия вновь накинула свой плащ, и мы выбрались наружу. Кругом было безлюдно и тихо – только ветер свистел в моих ушах.

Над нами в закатном небе кучились облака, лиловые и оранжевые. Тибр в солнечных лучах походил на золотой лист, вся западная часть города казалась охваченной огнём.

– Видишь, Гордиан? – сказала Клодия, запахивая плащ. – Я знала, что это будет изумительное зрелище.

Я стоял рядом, глядя на закат. Они указала мне

вниз – на что-то, что находилось ниже нас по склону.

– Если ты посмотришь прямо вниз, то увидишь часть кирпичной стены, скрывающей некрополь Клавдиев, где были мы с тобой. Вон, видишь? А рядом – храм Беллоны, основанный на том же участке моим предком Аппием Клавдием, который двести лет назад победил этрусков. Вместо того, чтобы организовать свой триумф, он на эти деньги построил храм, посвятил его богине войны – и оставил римлянам достойный себя памятник. Ты знаешь, Сулла особенно чтил Беллону, и верил, что именно она даровала ему многочисленные победы. Я помню, он как-то сказал моему отцу: «Когда будешь говорить с тенью своего предка – передай ему мою благодарность за то, что он выстроил в Риме такое прекрасное жилище для Беллоны».

Она улыбнулась, повернулась к закату спиной и медленно пошла к противоположной части холма. Напротив нас в беспорядке громоздились крыши Палатина. Южнее, в ложбине между Палатином и Авентином, огромной глыбой возвышался Большой Цирк. Клодия указала мне на место рядом с ним.

– Вон там начинается Аппиева дорога, которая идёт на юг, в Кампанию и дальше. Эту дорогу пересекает акведук Аппиевы воды – он почти триста лет даёт римлянам воду. И дорогу, и водопровод построил мой предок. А грязные мужланы с Форума смеют называть меня подобными именами!

Она смотрела на город, часто смаргивая, словно ей в глаза попала пыль. Затем обернулась. В одном броске камня от нас был самый южный из храмов, во множестве наполнивших Капитолий.

– Мне нужно зайти туда. Это только на миг, - сказала Клодия и вошла в двери. Я остался гадать, было ли то набожное стремление патрицианки сжечь немного благовоний в память своих предков – или просто желание женщины скрыть накатившие рыдания.

Носильщики отдыхали, телохранители затеяли игру в кости. Хриза так и не вышла из носилок. Я шагал взад-вперёд по площади перед храмом, глядя на каменные плиты. И вдруг я понял, что это за храм – храм Фидес, богини верности. Я помнил, какую надпись недавно сделали на мраморном парапете этого здания.

Найти надпись было нетрудно. В свете гаснущего солнца я прочитал:

«ПТОЛЕМАЙОС ТЕОС ФИЛОПАТОР ФИЛАДЕЛЬФОС НЕОС ДИОНИС

ДРУГ И СОЮЗНИК РИМСКОГО НАРОДА».

Теперь я видел, что именно царь Птолемей был первопричиной всего. Из-за него Дион приехал в Рим, где принял такую ужасную смерть; из-за него Помпей, Клодий, да и прочие сенаторы плели свои хитроумные интриги вокруг Египта; из-за него Марку Целию предстояло судебное разбирательство. Однако, как говорят философы, ствол дерева ясно виден возле корня – но чем выше ты смотришь, тем труднее разобраться в переплетении ветвей.

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть, что Клодия закончила дела в храме и возвращается ко мне. Я чувствовал запах её духов.

Глава пятнадцатая

Я покинул носилки Клодии перед своим домом в тот самый миг, когда

последний солнечный луч покинул римские крыши. Красно-белый паланкин удалился. Из-под ног телохранителей Клодии вздымались клубы пыли, и казалось, что на тёмной улице стало ещё темнее. Я постучал в дверь, но Бельбон не спешил её отпирать.

Какое-то предчувствие (в таких случая говорят: «Фортуна хлопнула по плечу) заставило меня обернуться. На противоположной стороне улицы я заметил мужскую фигуру. Человек был одет в тогу, и, судя по позе, наблюдал за мной. Я снова забарабанил в дверь, подёргал её – может быть, она не заперта? Нет, заперта.

Я снова обернулся – теперь фигура была уже ближе ко мне, на середине улицы. Из-за сумерек и клубящейся пыли я мог разобрать только силуэт.

Где же Бельбон – теперь, когда он мне необходим? «Нет нужды брать это неповоротливое животное», - сказал Тригонион, когда мы выходили из дома. – «Ты будешь в носилках, их хорошо охраняют». А теперь я остался один на собственном пороге, без охраны и без оружия. Я снова постучал в дверь – и повернулся лицом к незнакомцу. Если мне суждено получить удар, то уж лучше в грудь, чем в спину. Конечно, это может быть просто случайный прохожий, сказал я себе – и тут же принялся вспоминать, кто заинтересован в том, чтобы помешать мне закончить расследование. Перечень выходил внушительный: царь Птолемей, Помпей, Марк Целий, враг Клодия Милон, чьи парни только что атаковали нас на Форуме… А ведь это люди, которые для расправы с недругом не побрезгуют никакими средствами.

Фигура, прихрамывая, приближалась ко мне. Его походка казалась мне жутковатой. Если это кто-то из моих знакомых, то почему он просто не подошёл или не окликнул меня? А если он просто идёт куда-то по своим делам, то почему движется так странно?

Вдруг я вспомнил преследователя, который прошлой ночью взобрался за нами с Бельбоном на Палатин, а потом сбежал.

– Гражданин, - сказал я, снова обретя дар речи. – Я тебя знаю?

Порыв ветра рассеял стоявшую в воздухе пыль. Где-то в вышине облако, отразив последний солнечный луч, бросило чуть-чуть света на тёмную улицу, и я на мгновение увидел лицо незнакомца. Вряд ли убийца, подумал я. У убийц не бывает таких лиц…

Однако моё сердце бешено заколотилось.

Загремела дверь, я услышал звук снимаемого засова. Дверь распахнулась, и я, обернувшись, увидел смущённую улыбку Бельбона.

– Извини, что так долго, хозяин. Госпожа позвала меня помочь ей…

– Пустяки, Бельбон. Скажи, тебе знаком этот человек?

– Какой человек, хозяин?

Незнакомец исчез так же быстро, как и пыль, унесённая ветром. Я посмотрел в оба конца улицы, но никого не заметил.

– Кто это был, хозяин?

– Не знаю, Бельбон. Может быть, и никто.

– Никто?

– Я имею в виду – никто из знакомых. Просто кто-то случайно проходил мимо. Кто-то – или никто.

И всё же позднее, уже ночью, мне всё время вспоминалось лицо молодого человека – худое, смуглое, с неряшливой бородой и пронзительными глазами. Это было лицо, отмеченное печатью ужасного страдания. Так смотрят друг на друга жители разрушенного города – с выражением отчаяния и безнадёжной тоски. Не раз и не два воспоминание об этом заставляло меня вздрогнуть. Это лицо явно не относилось к числу тех, которые я хотел бы увидеть ещё раз.