Будь проклята страсть
Шрифт:
— Плавание при лунном свете! Кто идёт плавать?
Это произнёс вышедший Синячок. Остальные последовали за ним с девицами.
— Луны нет, — сказал кто-то.
— Ну и что? Пошли.
Ги заметил, что девушка всё ещё держит его за руку. На них наткнулся Томагавк.
— Кто это? А, Прюнье. Пошли поплаваем. На «Лепестке розы».
— Пошли.
Ги с девушкой стали вслед за другими спускаться к бечевнику. Ночь была прохладной. Друзья с пением налегали на вёсла, позади виднелся носовой фонарик лодки Сислея. Когда они остановились, четверо девиц отказались купаться. Ги с друзьями
Девушка ждала его в кустах. Он взял её за плечи и поцеловал.
— Пошли сюда, — сказала она.
Он, улыбаясь, пошёл с ней.
Положив своё весло на плечо, Синячок предложил:
— Поплыли к «Лягушатне».
— Отличная мысль.
— Вперёд.
Было воскресенье, прекрасный июльский день. Обычно все пятеро шумно проводили субботний вечер в «Морячке», а в воскресенье уходили на реку. В то утро они чуть свет отплыли на «Лепестке розы». Теперь было уже три часа, и их ждала послеобеденная прогулка.
— Значит, к «Лягушатне».
Все поплевали на ладони и склонились над вёслами.
— Раз — два!
Лодка понеслась вперёд, они выплыли на середину Сены и удлинили гребки. Ял был перегружен, но молодые люди представляли собой слаженную команду и легко гребли вместе. Они миновали Нантер, за ними плыла вторая лодка. Возле Шату лодки кишели, словно водные насекомые. Ресторан Грийона — место встреч всех воскресных путешественников — медленно пустел после обеда. Мускулистые молодые люди в тельняшках кричали и жестикулировали на понтоне напротив двери. Женщины в летних платьях осторожно ступали в лодки, садились лицом к носу и расправляли юбки. Грийон, неимоверно сильный великан с ярко-рыжей бородой, помогал самым хорошеньким, а зрители, буржуа в воскресных костюмах, рабочие и солдаты с девицами, наблюдали с моста.
Вокруг «Лягушатни» — громадного плота под крышей — река была забита лодками, яликами, шлюпками, вельботами, катерами, каноэ. Пятеро пришвартовали «Лепесток розы», взобрались на плот и отыскали столик.
«Лягушатня» — кафе, купальня и кабаре — находилась возле острова Круасси в большой излучине Сены. На берегу и на острове прогуливалась и сидела под деревьями воскресная публика — зрелые женщины, девицы и проститутки с крашеными светлыми или рыжими волосами, их груди и бедра казались пышными благодаря подкладкам из ваты. Глаза блестели на бледных, набелённых лицах, губы влажно алели; они щеголяли вульгарными яркими платьями, шлейфы которых волочились по траве. Среди них важно расхаживали молодые люди, словно бы сошедшие с модных картинок, с тросточками и в светлых перчатках.
Однако сама «Лягушатня» была заполнена грубой, шумной толпой. Раскрасневшиеся мужчины и женщины в заломленных набок шляпах сидели развалясь за столами, загромождёнными стаканами, бутылками, раковинами мидий, огрызками и мокрыми от пролитого вина. Они горланили песни, ссорились, орали — потому что были пьяны, невоспитанны, не представляли себе иного воскресного отдыха, да иначе в этом шуме и нельзя было услышать друг друга. Женщины, широко раскрывая рты, громко, хрипло хохотали; проститутки пересаживались от одного
— Гарсон, пива! — выкрикнул Томагавк.
И все пятеро принялись стучать по столу кулаками, пока потный официант не поставил на покосившийся стол два кувшина, стаканы, после чего тут же исчез. В одном углу в дополнение ко всеобщему шуму бренчало дребезжащее, расстроенное пианино. Возле него танцевали с подскоками около двадцати пар, зрители подбадривали их резкими, пьяными голосами.
Ги с удовольствием погрузился в эту разгульную, шумную атмосферу. Его радовали бьющая в глаза вульгарность, грубость, этот запах, эта бесцеремонность.
Здесь собралось всё парижское отребье. Он с наслаждением разглядывал хитрых продавщиц, недоверчивых старых рантье, низколобых мясников, замкнутых учителей, продажных журналистов, проституток, подозрительных политиканов, сутенёров, изворотливых биржевых маклеров, игроков, наркоманов, авантюристов всевозможных мастей — неприметных, известных, скомпрометированных, наглых, хитрых, глупых. Женщины, вилявшие задом и трясшие грудями, были так же великолепно грубы, как мужчины. От них шёл животный запах случки. «Лягушатня» представляла собой громадную клоаку.
Купальщики то и дело ныряли с плота, обдавая сидящих брызгами. Раздавались возмущённые возгласы. Публика в «Лягушатне» была вспыльчивой, и там часто происходили массовые побоища. Мужчины перегибались через барьер и, пялясь на купальщиц, отпускали непристойные реплики. Некоторые женщины, стремившиеся показать себя, лежали в воде в соблазнительных позах. Те, что помоложе, оборачивались и осыпали зрителей бранью. Стоявшие рядом с мужчинами случайные или постоянные любовницы награждали их за реплики шлепком, потом перегибались через барьер и принимались поносить своих соперниц.
Неподалёку от столика, где сидел Ги с друзьями, кто-то заиграл на аккордеоне, пытаясь заглушить пианино. Сидевшие за соседним столиком затянули песню на этот мотив. Ги и Синячок тут же завели другую, более непристойную её версию. Среди певших соседей Ги заметил плечистую брюнетку с широкой улыбкой, подведёнными глазами и большой грудью — воплощение вульгарности. Она ему очень понравилась. Он знал, что девица это заметила; они пристально глядели друг на друга. Подле брюнетки сидел дюжий парень с крохотной головой и мускулистыми руками. Он был полупьян и, навалясь грудью на стол, выкрикивал слова песни.
Ги усмехнулся; ему захотелось вывести парня из себя и посмотреть, что случится. Он подался вперёд и спросил: «Потанцуем, мадемуазель?» Лицо парня удивлённо вытянулось, потом стало темнеть от гнева. В эту минуту Синячок, хотевший, чтобы его версия песни звучала громче, крикнул ему в обычной здесь манере:
— Да заткнись же ты, обормот!
Парень подскочил, выбежал из-за столика, намереваясь схватить Синячка, споткнулся о выставленную Томагавком ногу, грузно упал вниз лицом и не успел пошевелиться, как Ток наступил ему на шею, а Томагавк принялся лить пиво лежащему на голову.