Будь проклята страсть
Шрифт:
— Для тебя они ещё не предел мастерства. Теперь ты писатель, сынок.
У Золя шёл громкий спор о войне.
— Говорите что угодно, но вольные стрелки были шайкой бандитов, — сказал Ги.
— Чёрт возьми! С нами было их десятка два, хватали всё, что попадалось под руку. Совсем как пруссаки.
— А те сухие галеты помните? — заговорил Энник. — Маленькие, круглые, лёгкие, потрескавшиеся. Их ели пригоршнями — и через полчаса едва не умирали от жажды.
— Ну а газеты — что они писали о немецкой армии? «Жалкие, нищие германские войска»! Можно было подумать, что они голодные, оборванные и мрут тысячами на обочинах дорог.
— Да, и Бисмарк [85]
— Мы как-то три дня шли под дождём и не видели ни одной провиантской телеги, — вспомнил Алексис.
— А мы шли четырнадцать часов вперёд, потом четырнадцать обратно и не видели ни единого пруссака.
— Даже генералы не знали, куда идти. Их всех снабдили картами Германии, но ни у одного не было карты Франции!
— Правда! — сказал Гюисманс. — Мы были в Шалоне, когда Луи Наполеон проезжал со своим штабом.
85
Бисмарк Отто Эдуар Леопольд фон Шёнхаузен (1815—1898) — князь, прусский фельдмаршал, государственный деятель. В 1847—1848 гг. был одним из самых реакционных депутатов первого и второго соединённых ландтагов Пруссии; был посланником в России и во Франции. G 1862 г. — министр-президент и министр иностранных дел Пруссии. Осуществил объединение Германии. В 1871 г. оказал активную помощь правительству Тьера против Парижской Коммуны.
— Да-да! — выкрикнул Сеар. — Помнишь ту вереницу телег и поваров при нём? У него было двадцать пять офицеров, шестьдесят человек охраны, с полдюжины жандармов — и семьдесят три человека обслуги: дворецких, камердинеров, поваров, лакеев плюс четыре его верховые лошади, две кареты, около пятидесяти других лошадей, и не забудь дюжину багажных телег, две — только для поваров!
— Вот-вот.
Мадам Золя, высокая, смуглая, раздала печенье и маленькие бутерброды.
— Вы, кажется, пережили всё это очень горячо, — сказал Золя. — Почему вам вместе не написать книгу о войне? Тема громадная.
— Что? — зароптали все. — Писать впятером?
— Мы даже одной главы не напишем.
— Нет-нет, — сказал Золя. — Каждый по рассказу — страниц на сорок — пятьдесят. Потом опубликуйте их вместе.
Собравшиеся переглянулись.
— Если хотите, — предложил Золя, — я тоже напишу рассказ.
С рассказом Золя разошлась бы любая книга. «Западня» раскупалась вовсю, инсценировка её шла при переполненных залах. Золя внезапно стал знаменитым, разбогател, купил дом с садом в Медане возле Сены. Что до остальных, Энник последовал советам мэтра о создании известности и разжёг дискуссию о «банде Золя» тем, что под вымышленной фамилией нанёс ей ловкий «удар» в газетной статье. И критики попались на эту удочку! Все пятеро стали почти знаменитостями.
— Отлично. Я готов.
— Я тоже.
Согласны были все.
— Как мы назовём книгу?
— «Комическое вторжение», — предложил Гюисманс.
Все протестующе зашумели.
— Давайте озаглавим её «Меданские вечера», — сказал Сеар.
— Прекрасная мысль!
Это предложение дружно поддержали.
Вечером, когда Ги вернулся домой, мадам Анжель и четыре девицы развлекали клиентов в гостиной перед тем, как приступить к делу. Он поднялся к себе; снизу доносились звуки пианино, потом на нижнем этаже прямо под ним хлопнула дверь — малышка Сюзи уединилась с одним из мужчин. У Ги существовал замысел рассказа о публичном доме, но для этого сборника он был, пожалуй, слишком дерзким. И всё же было бы приятно вывести в рассказе этих девиц. Он
Сеар, насвистывая, вошёл в кабинет Ги и протянул пригласительную открытку.
— Фоконье ждёт меня завтра к званому обеду. Я не смогу. Будь другом, сходи ты.
Предполагалось, что Сеар и Ги будут принимать многие приглашения от влиятельных чудаков, оказывающих помощь своим протеже, честолюбивых женщин, стремящихся устроить у себя политический салон, щедрых предпринимателей, желающих сделать того или иного министра своим должником.
— Извини, старина, завтра вечером нужно быть у Золя. Тебе тоже.
— Знаю, в том-то и дело. Мне надо ехать с Барду в муниципалитет. К Золя вынужден буду опоздать. Поезжай, у Фоконье тебе задерживаться не придётся.
— Кто он такой? — спросил Ги.
— Арман Фоконье? Судовладелец, издатель газеты; контролирует половину Туниса. Очень влиятельный. Увлекается изготовлением керамики. Она чудовищна, но он хочет получить «академические пальмы» от Барду.
— Хорошо. Получит он их?
— Конечно. А ты получишь лучший в Париже обед. Ги положил открытку на стол. Казалось, в жизни его наступает новая фаза. Атмосфера в министерстве народного образования была приятной, товарищи — молодыми, дружелюбными, честолюбивыми, работа лёгкой; однако, может быть, из-за этого контраста с морским министерством здесь у него не было ощущения постоянства — тем более что, как один из сотрудников министра, он зависел от политических перипетий, позволяющих месье Барду занимать свою должность. Ги стал даже неожиданно для себя втягиваться в мир политики; и люди, которых он встречал там, вызывали у него острое любопытство.
На следующий вечер Ги отправился к Фоконье. Хозяин, крупный громкоголосый мужчина, весь вечер обсуждал с группой гостей коммерческие дела в Тунисе. Мадам Фоконье была моложе мужа, ей не было ещё сорока, белокурая, в кружевном платье, облегающем пышные груди. Ги ощутил вызов в её взгляде, в том, как она неприметно для окружающих старалась привлечь его внимание. Однако казалась слегка колеблющейся, чем только усиливала интерес к себе молодого человека. Он постарался уйти пораньше, так как его ждали у Золя. Мадам Фоконье намекнула на ещё одно приглашение к обеду и с признательным взглядом пожелала ему доброй ночи.
— Всего доброго, мадам.
Ги поклонился, поцеловал ей руку и спустился по разукрашенной лестнице. Он был уверен, что эта женщина желала любовного приключения, но старалась держать себя в руках.
Вечер был лунным; Ги быстро шёл по улице, высматривая фиакр. Золя и пятеро «членов банды» собирались, чтобы прочесть друг другу свои рассказы, уже завершённые, подготовленные для издания у Шарпантье в сборнике «Меданские вечера». Ги подумал, что его отношения с Золя и остальными становятся более ясными, более прочными. И снова ощутил какую-то надвигающуюся перемену в своей жизни. Только бы избавиться от болей в глазах и в голове.
— Эй! Кучер!
Фиакр подкатил к тротуару. Ги сел и назвал адрес Золя. Сунул руку в карман. Да, рукопись на месте. За три дня между приступами головных болей он набросал рассказ начерно, потом неустанно дорабатывал его, вспоминая все уроки Флобера, ощущая необычайную пульсацию жизни в персонажах. Они были яркими, колоритными, из плоти и крови, неподвластными его воле. Ги не навязывал им тех или иных поступков; он, казалось, извлёк их из какого-то другого измерения, где они всегда находились. Закончил рассказ Ги в восхищении от той силы, которую обрёл.