Будешь моей

Романова Наталия

Посмотрел на меня долгим, откровенно мужским взглядом, напомнив, что брак – это не только дети, обои на свой вкус, редкие вылазки в райцентр, ведь я в миру жила… Удивить в селе нечем.

Брак – это близость, к которой нужно быть готовой.

Брак – не только дни, но и ночи.

Секс.

– Спросить тебя хотел, – глухо произнёс Митрофан, заставляя меня непроизвольно напрячься всем телом. Интуитивно я поняла, о чём, только ответа не придумала. – Было у тебя?

Я молчала, не зная, что сказать, как. Он

ведь не мог рассчитывать, что мой отец даст согласие на брак дочери с вдовцом с тремя детьми, если бы видел лучший вариант. Молодого парня нашего согласия, без обременения, без груза прошлого за плечами, с возможностью начать совместную жизнь с нуля у обоих.

Митрофан не мог не понимать этого…

Вдовцы у нас обычно на разведённых женятся, на вдовах. Или на тех, у кого до брака случилось.

В глаза за блуд не осудят, камнем не бросят, только в семье молодого супруга такая невестка не в радость. Свекровь со свету сживёт, если узнает. Муж всю жизнь в глаза тыкать будет, хоть как угождай, подстраивайся и кайся.

Если отец дал заочное согласие, значит, признал, что грех за дочерью есть. Дело мужа принимать или упрекать.

Нужно было честно сказать, покаяться перед будущим мужем, прощения просить.

А я не могла признаться, что было, было.

Было! Было! Было!

Язык прилип к нёбу. Во рту стало сухо и горячо, будто в пустыне. Воздуха не хватало. Стыд за своё поведение, глупость, слабость душевную и телесную проникал в каждую клеточку мозга, в каждый сосуд тела, разъедал, словно соляная кислота.

Впитанные за годы жизни в семье отца догматы, влившиеся в меня, укоренившиеся помимо моей воли, висели дамокловым мечом. И прямо сейчас расцветали пышным цветом, оплетали ползучими, колючими побегами, сдавливали горло, заставляя погружаться в пучину неприятия самой себя.

Отвращения к себе.

Нестерпимо хотелось ответить «нет».

Нет, нет, нет! Не было!

Поверить самой. Вычеркнуть из своей памяти, сердца любое воспоминание об Олеге, начисто вывести, вытравить. Очистить не только душу, тело освободить от реакции на мысли о нём.

Стоило подумать, представить против воли – а я не мазохистка, чтобы сознательно причинять себе боль, – как внизу живота наливалась тяжесть, соски начинали ныть, бельё промокало насквозь.

С этим же невозможно жить!

Он предал меня, предал мать своего будущего ребёнка, а у меня трусы сырые при одной мысли о нём.

Отвратительно! Я сама себе противна.

Сказать «не было», соврать, глядя в глаза, ведь у меня были отличные учителя – отец и Олег, – но шила в мешке не утаишь. Не обманешь.

Гименопластика? Глупость и подлость.

Целомудрие – это не пресловутый гимен, просто складка слизистой, это то, что в душе, сердце, уме.

Никакая пластика не вернёт мне невинность после того, как по моему сердцу – в первую очередь

сердцу, – прошёлся Олег.

Чудес не бывает. Со мной не бывает!

Залившись краской, я выскочила из машины, поспешила в сторону дома, борясь с алеющими щеками, тремором рук и колотящимся сердцем, как при пароксизмальной тахикардии.

Митрофан вышел следом, грохнула дверь за его спиной, почти сразу настиг меня. Обхватил горячей рукой моё запястье, развернул к себе, посмотрел в глаза, вызывая у меня дрожь, помимо воли навернувшиеся слёзы.

Мне было стыдно, страшно, противно от себя. От стоящего напротив мужчины, совершенно чужого для меня, задающего настолько личные вопросы.

От мыслей об Олеге, от которых избавиться бы раз и навсегда. Забыть его, убить в себе любовь. Уверена, это возможно.

– Иустина, – проговорил Митрофан глухо и хрипло, прижимая к себе. – Если не было, ждать буду свадьбы, если было – в жизни не упрекну, обещаю. Просто… – тяжело выдохнул он, вдохнул у моей шеи, будто лакал запах. – Если было, свадьбы ждать не обязательно. Я живой мужчина, Иустина, у меня последний раз было так давно, что вспомнить страшно… – говорил он, жадно хватая воздух, опаляя горячим дыханием.

Резко прижал к себе, провёл костяшками пальцев по позвоночнику, опустил сухие губы на висок, не двигаясь дальше. Вдавился крепким телом, прижимая сильнее.

Меня мелко затрясло. В панике я посмотрела на горевшие вдали окна дома отца, молясь, чтобы он вышел за ворота, увидел меня, спас.

– Глупенькая, – отойдя на пару шагов, обхватив мои запястья, с заметной хрипотцой шепнул Митрофан. – Неужели подумала, что мы прямо здесь, сегодня? – внимательно посмотрел он в мои глаза. – Пост только завтра заканчивается, – напомнил он.

Провёл тыльной стороной руки по моей щеке, стирая безостановочно бегущие слёзы.

– Успокаивайся, а то отец завтра не отпустит, – с мягкой, какой-то сочувствующей улыбкой продолжил он. – Я ни на чём не настаиваю, просто поговорить хотел. Мы ведь говорили о детях, об Ангелине, о будущем, это – он показал на расстояние между нашими телами, – часть будущего. Прости, что напугал.

– Мне привыкнуть надо, – выдавила я, наконец-то найдя более-менее подходящую формулировку.

Отвечая на вопросы Митрофана.

Было.

Ждать не нужно. Надо просто привыкнуть. Смириться.

Глава 21. Тина

Я медленно, с необъяснимой опаской, оглядывала дом Митрофана. Снаружи обычная двухэтажная коробка из белого кирпича со вставками из красного, внутри – современный.

Полы на первом этаже из массивной доски, деревянная лестница наверх, широкий коридор, две комнаты, одна из которых гостиная, предназначение второй непонятно, просто комната.