Будешь моей
Шрифт:
Нам было по тринадцать лет, злого умысла ни у него, ни у меня быть не могло. Лишь неосознанная злость, страх, неприятие друг друга и ситуации, в которой мы, дети, оказались самыми бесправными участниками.
Покатившись кубарем вниз, я зацепила рукой подол Саши, та полетела следом, считая спиной ступени.
Почти сразу нас поймал отец, неизвестно каким чудом сумев пересечь кухню, широкий коридор, взлететь на лестницу.
Убедился, что мы целы, очевидных повреждений нет, схватил Фокия за тощую шею и молча, стиснув
Под отчаянный мальчишеский крик, замерший в гробовой тишине – казалось, даже скотина в сарае притихла, куры, и те замолкли – отец дважды прошёлся кнутом по спине Фокия, разорвав рубаху первым же ударом.
Третий остановила я. Повисла камнем на постоянно загорелой, крепкой руке отца, вопя, что было мочи, чтобы не смел, не смел, не смел… Не смел!
Позже у Саши диагностировали компрессионный перелом позвоночника, чему она откровенно радовалась. Искренне сочувствовала мне, ведь на мою долю пришёлся жалкий ушиб мягкого места и вывих лодыжки.
Саша не ходила в школу несколько месяцев и была освобождена от домашнего труда.
«Знай себе лежи, книжки читай, да уроки делай», – счастливо хвасталась она.
Тот учебный год Саша закончила с одними пятёрками. А я научилась обрабатывать рваные раны…
– Бог в помощь, хозяюшка, – на пороге кухни появился Митрофан.
Сдержанно кивнул Геле, которая мышкой выскочила из помещения, недовольно зыркнув в сторону гостя.
– Спаси Христос, – ответила я, отводя взгляд от «жениха».
Никто не заикался о предстоящем сватовстве. Не произносили вслух намерений Митрофана, не говорили о моём заочном согласии. Подвесили тему брака в невесомости, при этом будто бы все всё решили, в том числе жених с невестой. Немного – и начнём готовиться к свадьбе после Успенского поста.
Осень – лучшее время.
Митрофан был нашего нашего согласия, жил в селе, недалеко от нашей церкви, которую исправно посещал.
Зарабатывал строительством, собрав бригаду из местных мужиков. В основном из староверов поповцев, как он сам.
Дом у него был двухэтажный, кирпичный, глядевший на улицу и ухоженный огород большими окнами. Рядом с забором стоял новенький внедорожник, отечественный, проверенный нашим бездорожьем, и рабочий грузовик. В гараже стояли лодка с мощным мотором, снегоход и квадроцикл.
Внешность имел не отталкивающую. Напротив, вполне привлекательную. Густые, слегка вьющиеся, светло-русые волосы, синие глаза в обрамлении пушистых, выгоревших на солнце ресниц, ухоженная борода, край которой аккуратно выбрит. Несмотря на физическую работу, мозолистые руки всегда чистые. Пахло от него приятно, мылом, лосьоном со свежим запахом, иногда свежеструганным деревом.
Выше меня, хоть и не намного, широкоплечий, с сильными руками и крепкими ногами. Видно,
Всегда одет в чистое, свежее, выглаженное.
Вечерами читал книги, мог рассказать о многом, от истории или архитектуры, до рыбалки и охоты. Телевизор не смотрел, но, по слухам, детям своим в просмотре некоторых мультфильмов и передач о животных не отказывал.
Вежливый, спокойный, богобоязненный. В буйном нраве, употреблении алкоголя и прочих грехах не замечен. Жене покойной не изменял. Вообще, имя его не звучало в паре с любым женским.
Рано женился, овдовел, год носил траур, на женщин открыто не смотрел. Может и был за душой грех, за пределами села и общины, никто не святой, но никому о том неведомо.
Жить с таким, да радоваться.
А мне тошно становилось при одной мысли, что этот, в общем-то приятный мужчина, не сказавший мне слова плохого, мой будущий муж.
Всё в нём отталкивало, всё бесило, нервировало. Заставляло сжиматься внутри, отчаянно протестовать.
В голове всплывал совсем другой образ, который я должна была забыть. Вычеркнуть из памяти. Выжечь из собственного сердца. Вырвать с мясом и кровью.
Высокий, со спортивным, гибким, сильным телом. Тёмно-русый, с вечно торчащими в творческом беспорядке волосами. С хитрым прищуром карих глаз под чёрными ресницами и широкой, обаятельной улыбкой, по шкале от одного до десяти – на всю тысячу.
Совсем не спокойный, не степенный. Скорее уж буйный, если что-то шло не по его плану, хотению и велению. Тмпераментный, прямолинейный, взрывной, с душой такой же широкой, как улыбка. И точно не богобоязненный.
А ещё насквозь лживый, лицемерный, пропитанный сомнительной моралью. С двойным дном.
Встречался со мной, когда у самого девушка беременная.
Да, он ничего не обещал мне, в любви не признавался, в верности не клялся, но Яне ведь признавался, клялся, обещал. Иначе бы она не носила под сердцем его ребёнка…
От понимания собственной наивности, глупости, доверчивости, от того, что я настолько легко поверила в то, что мне даже не озвучивали, становилось по-настоящему тошно.
Мучительно больно, будто меня заживо сжигали, подбрасывая в огонь поленья-воспоминания.
Вот я подлетаю к Олегу после полёта на самолёте. Он подхватывает и целует меня. Впервые.
Вот мы сидим в кафе, он скармливает мне суши своими палочками, подносит фужер с шампанским к моим губам и заказывает кальян, не принимая возражений.
Вот мы танцуем недалеко от беседки под Масаna. От озёрной прохлады меня спасают тёплые мужские объятия.
Вот в утреннем мареве, просачивающимся сквозь плотно зашторенные окна, слышу полушутливые, полусерьёзные слова: «Предупреждать нужно о девственности, Маська. Я, честное слово, подумать не мог… Не учил тебя папа говорить о таком?»