Будешь моей
Шрифт:
Добавлять, что основное достоинство Митрофана и есть непохожесть на нашего отца, не стала.
Для девочки, не знающей другой жизни, не понимающей, что сделал отец, как поступал с нашей родной мамой и поступает по сей день с тётей Тоней, отец оставался авторитетом. Любимым папкой.
Дверь магазина распахнулась, на пороге появился Олег со злосчастной упаковкой «Барни», на которой приветливо улыбался нарисованный мишка, обещая море вкуса и удовольствий, как издевался.
Олег посмотрел на меня немигающим взглядом, понять который
Уходи, просто уходи отсюда, а лучше уезжай. Я всё сказала, тогда, после секса. Ничего не меняется, и измениться не может. У него беременная девушка, у меня своя жизнь – такая, какая есть.
Уезжай! Уезжай! Уезжай!
Олег жестом подозвал Гелю, та подбежала, не отрывая взгляда от вожделенной коробки. Выхватила упаковку, буркнула: «Спаси Христос!» и рванула в сторону нашей машины, спеша спрятать своё сокровище.
– Ангелина! – окликнул Фокий, не вовремя выйдя из магазина, словно бес на загривок сел и управлял им, честное слово. – Сейчас же верни.
Геля сжалась в комочек, будто ожидала удара, чего быть не могло. Отец не бил нас никогда, голоса не повышал, ему это было не нужно. Авторитет был впитан, стал частью нас самих, даже самое тихое слово воспринималось, как безусловный приказ.
Грёбаные собаки Павлова, а не дети…
А значит, и Фокий не поднимал руку. Иначе отец сам с него шкуру спустит, как это было уже однажды.
– Не верну! – прокричала Геля, вдруг рванула к Олегу, спряталась у него за спиной, вцепившись с силой в футболку. – Это мне подарили. Мне. Не тебе!
Олег положил руку на трясущееся от обиды плечико Гели, посмотрел в упор на Фокия.
Вокруг начал собираться народ, перешёптываться, обсуждать, звать других соглядатаев. Событие-то какое, интересней кино в райцентре.
Одни вслух осуждали приезжего, нарушившего установленные не им порядки. Не полагается дитю сладкое, как в семье решили, так тому и быть. Не лезь в чужой монастырь со своим уставом.
А если у дитя непереносимость? В больницу мчаться, раз какой-то идиот решил накормить запретным? Или вовсе… года три назад Игнатьевы похоронили сына, вот так же, добродетель купил конфеты, а те с орехами были, на которые у пацана аллергия страшная оказалась. Не довезли до больницы…
Кто-то чертыхал, на чём свет стоит, всю религию скопом и наш образ жизни в частности. Сами не живём, света белого не видим, детей туда же тащим, ещё и голодом морим. В детском доме лучше жить, чем в красном углу земные поклоны бить.
Другие ехидно предлагали сказать это Кушнарёву прямо в лицо, раз храбрые такие. А детей забрать себе. Кормить, как хочется, хоть щи из шоколада варить, поить, учить, одевать, обувать, там всего-то трое младших осталось.
– Отойди от чужого человека, – по слогам проговорил Фокий.
– Не отдам! – прокричала Геля, обхватывая упаковку.
Чтоб ему провалиться, Барни этому!
– Хорошо, оставь, вечером с Акулиной и Мироном поделите, – почти миролюбиво
– Сам ты посторонний, а он мне вкусное купил! – взвилась Геля.
Я не выдержала, пошла к сестре, крепко держащейся за Олега. В общем-то, я была согласна с Фокием, как бы ни было противно это осознавать.
Геля первый раз видела человека. Не знала, кто он, откуда, только то, что приезжий – в селе полторы-две тысячи человек, в лицо каждый знает друг друга, приезжего сразу вычислить можно. Но за дешёвые пирожные уже считает его лучшим другом.
Не её вина, а её беда, конечно, но если следующим будет не Олег, который не имел злого умысла, а какой-нибудь извращенец? Места здесь глухие…
Фокий двинулся на Гелю, та рванула прочь от него и Олега в сторону дороги, по которой иногда носились машины, будто в кольцевых гонках участвовали. Свежий асфальт будил нездоровый азарт. Прямо в тот момент на перекрёстке показалась машина, которая неслась в нашу сторону.
– Ангелина! – крикнул Фокий, в несколько шагов догнал её.
Тряхнул так, что, кажется, я услышала, как клацнули её зубы, сразу же ударил каким-то отработанным до автоматизма жестом.
И Геля сжалась ещё до удара, явно ожидая.
Как парализованная, словно под гипнозом или во сне, я смотрела, как с места рванул Олег. Выдернул ревущую Гелю из лап Фокия. И быстро, вопиюще профессионально, парой отработанных приёмов повалил его на землю.
– Поехали отсюда! – вырвал меня из небытия голос Олега.
Он тащил меня за руку в сторону своего автомобиля, второй перехватил Гелю, которая в свою очередь не выпускала из ладошек «Барни», пытаясь на ходу распечатать упаковку.
– Геля, посмотри на меня! – как ненормальная заорала я после того, как Олег толкнул нас в салон и с грохотом захлопнул дверь. – Фокий бьёт тебя? Бьёт?!
– Ну да, – ответила Геля, запихивая пирожное в рот, следом второе, – когда выпрошу, тогда бьёт.
– А папа? – перебила я.
– Что я, дура что ли, у папки выпрашивать, – с полным ртом ответила Геля, глотая звуки.
– Твою мать! – проорал Олег, ударив со всей силы по рулю. От звука клаксона подорвались гуси, лежащие у ближайшего забора, подпрыгнули зеваки. – Мать твою! Этот сукин сын бьёт тебя? Бил? – уставился он на меня, одновременно спрашивая, осуждая меня, себя, всё человечество, взрываясь на миллиард микрочастиц. – Он труп… просто труп!
– Нет! – крикнула я, хватая за руку Олега. – Никто меня не бил, никогда! Клянусь!
Испугалась до одури, не столько за Фокия, его бы я сама разорвала своими руками, а за Олега. Убийство не только не искупаемый грех, это статья Уголовного кодекса, что страшнее, я не знала, разбираться, узнавать не собиралась.