Будни феодала
Шрифт:
Я объяснил знаками, что этих беру себе, и Виктор с казаками двинулся дальше, навстречу группе Мамая. Завершив круг, им предстояло заняться освобождением пленников. В первую очередь, казаков. Гусары в ночной вылазке бесполезны.
«Секретарь» исправно вел обратный отсчет. И когда общее количество зарезанных людоловов достигло восемнадцати, я решил, что дольше ждать нет смысла. Оставшихся в живых даже селянки запинают, если свободу получат.
«Пистоль!»
К костру шел совершенно не таясь. Рассчитывая на то, что именно свободный шаг даст мне возможность приблизиться. Вряд ли нукеры подумают, что враг будет
Так и случилось. Услышав шаги, один из воинов уставился в мою сторону, подслеповато щурясь, и что-то спросил. Негромко…
Я сделал вид, что не расслышал.
Вопрос задали вторично, уже громче. Так что и второй стражник повернулся ко мне. Спасибо, этого я и ждал. Плохо стрелять в кольчугу. А вот в открытое лицо, да еще и с шести шагов — одно удовольствие. Впрочем, насчет удовольствия, я конечно, загнул. Ничего приятного в этом зрелище нет. Кроме чувства удовлетворения. Потому как не человека убиваешь, а врага.
Выстрелы разбудили весь лагерь. И сразу стало ясно, почему татары чувствовали себя так беспечно. Всех пленников связали на ночь так, что никто даже приподняться не смог. За что басурманам отдельное спасибо. Поняв, что дольше соблюдать тишину не надо, мои бойцы буквально за минуту ухлопали всех, кто вскочил на ноги. Поскольку не боялись попасть в своих.
А еще через минуту из шатра высунулась всклокоченная бородатая морда. Начисто выбритая голова белела в полутьме, как мукой обсыпанная.
— Ты кто?! — возмущенно завопил мурза, обращаясь ко мне. — Клянусь Аллахом, ты пожалеешь, что посмел напасть на меня и моих людей! Я велю разорвать тебя лошадьми! Нет, я выдам тебя гетману Хмельницкому, и он сам посадит тебя на кол!
Виктор и Мамай к тому времени подошли и встали рядом.
— Мне кажется, в шатре еще кто-то есть, посмотрите.
— Не сметь! — заорал мурза, все еще веря в дипломатическую неприкосновенность.
Но Мамай де долго думая, схватил татарина за бороду, двинул кулаком в лоб, так что у того закатились глаза, и рывком выдернул наружу, а в освобожденный проем заглянул испанец. Но внутри шатра было слишком темно, чтобы что-то разглядеть, поэтому идальго наплевал на хорошие манеры, ухватил находящегося в шатре за ногу и с не меньшей чем Мамай сноровкой, втащил наружу.
В общем-то, зная нравы людоловов, я примерно так и думал. Перед нами была пленница. Красивая, юная и совершенно обнаженная, если не считать пары шелковых шарфов, которым Сабудай завязал девушке рот и завернутые за спину руки. Оттого и тихо было…
Не дожидаясь распоряжения, Мамай вытряхнул мурзу из наброшенного на плечи халата и укутал им пленницу. Испанец тем временем развязал шарф, освобождая девушке руки и рот. А когда взглянул в заплаканное личико, то аж взвыл. Словно ему нож в грудь воткнули.
— Агнешка?! Солнце мое! Ты... Здесь? Ааааа! Убью, мерзавца!
Виктор де ла Буссенор метнулся к лежащему в беспамятстве мурзе, нашаривая на поясе палаш. Мы с Мамаем едва успели перехватить разъяренного идальго.
Вот так фортель… Как говорится, нарочно не придумаешь.
* * *
История с панночкой Агнешкой приключилась сколь интересная, столь же и банальная. Щедрый на подарки и широкие жесты новгородский купец оказался женатым. Так что
Почему это обидело Агнешку, она и сама не смогла бы ответить, но в тот миг, девушка так разозлилась, что врезала купцу коленом между ног и с визгом вцепилась в бороду.
Новгородец бородой, видимо, очень дорожил, так что в ответ треснул панночку кулаком по макушке. А так как северяне люди весьма мощного сложения, то очнулась Агнешка уже где-то далеко за городом. Путешествуя в телеге. Связанная, с заткнутым ртом, прикрытая рогожей и кулями с товаром.
Возможно, ласками да уговорами, девушке удалось бы все исправить, но купец к ней больше не подходил, а еще через день продал первому встречному татарскому обозу. Причем, судя по довольной роже, потраченные на любовные утехи, деньги вернул с лихвой.
Отчасти Агнешке повезло… В том смысле, что купец продал панночку не обычным людоловам, а Сабудай-мурзе. Сперва татарин только поглаживал пленницу, да причмокивал. Это можно было вытерпеть, тем более — он не подпускал к девушке остальных. Зато начиная с четвертого дня пути мурза как взбесился. Вернее, будто помолодел лет на тридцать. Жирный боров не только не слезал с нее ночи напролет, а еще и на каждом привале тащил в шатер… И был такой неутомимый и ненасытный, словно именно этот раз мог стать последним в его жизни.
Слушая рассказ возлюбленной, Виктор аж зубами скрипел, а когда та в очередной раз жалобно всхлипывала, покусывая губки и вытирая кулачком глаза, призывал на голову мерзкого татарина проклятия на всех языках, какие только знал.
Будучи посвященным в историю ветреной красавицы с самого начала, я не совсем был согласен с испанцем, что именно мурза повинен в злоключениях девицы, но не желая потерять боевого товарища, это мнение оставил при себе. Единственно чему воспрепятствовал — настойчивой просьбе разорвать татарина лошадьми. Объяснив пылкому идальго, что пожизненные работы в каменоломнях гораздо страшнее нескольких минут даже самой ужасной боли. Отклонив по той же причине и желание лично кастрировать мурзу. Мол, скопец не так вынослив и скорее избавится от наказания.
Испанец подумал немного и, скрепя сердце, согласился с моими доводами. Тогда как панночка Агнешка, прислонившись к его плечу, делала вид, а может и взаправду, всячески демонстрировала усталость, всепрощение и покорность судьбе.
В общем, я оставил парочку наедине, — им явно было о чем поговорить, а сам подался разбираться с освобожденными пленниками.
Первое — крылатые гусары. Насколько мне известно, в эту по всем понятиям элитную хоругвь, простолюдинов не принимают. Только шляхтичей, да еще и не всяких. Тех, у кого кроме имени и сабли ничего нет, отправляли в части драгунские, менее привилегированные. Значит, и разбираться с ними должен дворянин. Это они демонстрировали мне гордыми взглядами и манерой речи. Мол, за свободу, конечно, спасибо. Но скорее солнце взойдет на западе, чем шляхтич под руку безродного хлопа встанет.