Букет прекрасных дам
Шрифт:
— Не волнуйся, — сказал я, — Коку беру на себя.
— Это отвратительно, Вава!!! Но делать нечего, ступай в гостиную.
— Хорошо, мамочка.
Николетта остановилась так резко, словно налетела на стену.
— Как ты меня назвал?
— Мамой, а что?
— Я же просила, никогда не обращаться ко мне подобным образом! Какая муха тебя укусила?
— Но ты же моя мать, — валял я дурака.
— Только Николеттой! — взвизгнула маменька.
— Понимаешь, — проникновенно произнес я, — когда ты зовешь
Николетта вздернула подбородок:
— Хорошо, ступай к гостям.
Естественно, мое место за столом оказалось между Люси и Кокой. Предполагаемая жена на этот раз красовалась в ярко-зеленом платье, расшитом стразами.
— Вы изумительно выглядите, — шепнула она, — просто на двадцать лет моложе, теперь ходите только так!
Кока же придвинулась ко мне и ехидно спросила:
— Ты записался в хиппи? К такому наряду подошла бы косичка и бисерная ленточка, зря подстригся.
— Ну что вы, — улыбнулся я, — просто пару дней назад я был в гостях у Ады и выглядел там даже не белой, а красной вороной… Явился, как всегда, в костюме…
— И что? — хмыкнула Кока.
— А все в джинсах, — засмеялся я, — теперь стало немодно появляться в вечерней одежде, это моветон, но, естественно, только среди молодежи, люди пожилого возраста носят, конечно, смокинги и все такое. Вот я и решил послушаться Аду.
Ада, или Аделаида Николаевна, давняя соперница Коки, при встрече они целуются и болтают, но ненавидят друг друга до зубовного скрежета.
— Откуда Ада это взяла? — недовольно протянула Кока, поправляя бархатный пиджак.
— Не знаю, но только она говорит, что теперь возраст определяют по одежде. В джинсах и пуловере — молодой, в бархате — пожилой. Кстати, сама Ада была в розовых джинсах с голубой вышивкой.
— С ума сошла, — настороженно протянула Кока, — ей, между прочим, за шестьдесят…
— Не знаю, — ухмылялся я, — в американских джинсах она выглядит прелестно, больше тридцати не дать.
Кока примолкла и стала осторожно отделять цветную капусту от соуса. Могла бы и не стараться избавиться от калорийной подливки, несколько лишних килограммов ей совсем не повредят, честно говоря, Кока сильно смахивает на Кощея Бессмертного.
— Вава, — крикнула Николетта, — ты будешь играть в бридж?
— Нет, мамочка, — как можно громче ответил я, — мы с Люси идем в Большой.
Николетта побагровела, но ничего не сказала. Неизменный гость всех вечеров и обедов Лев Яковлевич весело глянул на меня, но тоже промолчал. Остальные не обратили на мои слова никакого внимания, в конце концов, всем известно, что я являюсь единственным сыном хозяйки дома. Когда подали кофе, Кока предприняла еще одну попытку наехать на меня. Гости уже к тому времени вышли из-за стола и рассредоточились по гостиной.
Кока
— Вава, поди сюда.
Я почтительно приблизился.
— Садись, Вава.
Я присел на стул.
Кока ткнула пальцем в Люси и нагло спросила:
— Ну, и сия дама тебе нравится? Не знаю, что нашла Николетта в этой особе, она явно не нашего круга. Хотя скажу сразу в качестве твой жены, Вава, я готова принимать ее у себя, но только в этом случае.
Я взял ее тощую, морщинистую лапку и произнес:
— Дорогая тетя Кока, вы всегда были для меня второй матерью.
У нее отвисла челюсть так, что стали видны безупречно сделанные коронки.
— Как ты меня назвал?
— Ах, простите, — пробормотал я, ласково заглядывая ей в глаза, — извините, ради бога, но, когда вы называете меня Вава, в душе мигом оживают воспоминания о счастливых днях детства. Вижу вас, молодую и красивую, лет сорока, не больше… Вы, держите меня на коленях и говорите: «Вава, дорогой…» Это мои лучшие воспоминания, боже, как хорошо быть ребенком! Одним словом, когда я слышу детское прозвище Вава, изо рта помимо воли вылетает: «тетя Кока». Простите великодушно меня, дурака!
Кока побагровела. Лев Яковлевич, стоящий возле нас с фужером коньяка, прикусил нижнюю губу. Но тут, на счастье, подскочила Николетта и начала:
— Ва…
Я улыбнулся ей.
— Слушаю тебя.
— …нечка, — неожиданно закончила матушка, — сделай милость, открой форточку.
— С удовольствием, Николетта, — ответил я ей и пошел к окну.
Резкий, холодный ветер ворвался в комнату, Лев Яковлевич чихнул.
— Вава, — рявкнула Николетта, — просила же, слегка! А ты распахнул всю, немедленно прикрой, мороз ведь.
— Хорошо, мамочка! — гаркнул я.
Матушка просто посинела от злобы и исподтишка показала мне кулак. Я сделал мину идиота: дескать, извини, дорогая, будешь называть меня Вавой, получишь соответственно в ответ «мамочку».
Впрочем, метод оказался действенным не только в отношении маменьки, когда Кока в очередной раз крикнула:
— Вава!
Я тут же отозвался:
— Бегу, тетя Кока!
Одного часа хватило, чтобы милые дамы поняли: теперь лучше звать меня Ваней, Ванюшей, Ванечкой, Жаном, Джоном или Хуаном. Словом, любым производным от имени Иван, но только не Вавой.
Когда я в прихожей подавал Люси шубку, на этот раз не соболью, а норковую, Лев Яковлевич вышел в прихожую и рассмеялся:
— Ну, Вава!
Я искренне люблю профессора Водовозова, он милейший, интеллигентнейший человек, и до сих пор я ни разу не слышал от него дурацкого имени Вава. Понимая, что он шутит, я улыбнулся и бодро ответил:
— Да, дядя Лева…
Водовозов рассмеялся так, что на глазах его выступили слезы. Потом он вытащил из кармана пиджака безукоризненно белый платок и произнес: