Бурный финиш
Шрифт:
Три недели и три дня разлуки ничего не изменили. Может, я и позабыл какие-то черточки ее лица, может, ее нос казался чуточку длиннее, чем я думал, а выражение лица более серьезным, но при виде Габриэллы мое сердце снова учащенно забилось. Сначала в ее взгляде мелькнула тревога – а вдруг я изменил к ней отношение? Но когда она убедилась, что это не так, то засияла.
– Я получила телеграмму, – сказала она, – и поменялась с одной из наших девочек. Мне не придется работать в магазине ни в субботу, ни в воскресенье. – Она помялась и, покраснев, добавила: –
– Габриэлла! – воскликнул я.
– Я поступила неправильно? – тревожно спросила Габриэлла.
– Ты поступила великолепно, – отозвался я, полагая, что нас ожидают отдельные мелкие неудобства днем и необходимость спать по разные стороны стены ночью. – Это так прекрасно, что просто даже не верится.
Затем мы отправились на станцию, сели в поезд и, следуя принципу лгать не больше, чем того требует необходимость, отправились в Геную. Мы заказали себе по номеру в большом безликом отеле, полном занятых своими делами бизнесменов. Оказалось, что наши номера на одном этаже – через четыре двери.
Когда мы сели за столик уютного ресторанчика, Габриэлла сказала:
– Все это очень грустно, Генри... Я про твоего отца.
– Да... – Ее искреннее сочувствие заставило меня ощутить себя обманщиком.
Я и раньше пытался прочувствовать утрату, но пришел к выводу, что наиболее сильные эмоции, связанные с отцом, – резкая неприязнь к его титулу. Я предпочитал, чтобы ко мне относились не как к лорду Грею, а как к самостоятельной личности. Но родственники и семейные адвокаты явно решили, что я, конечно же, успел перебеситься и теперь стану вести подобающий аристократу образ жизни. Его смерть, так сказать, предвещала мой крах.
– Я так обрадовалась твоему письму, – между тем говорила Габриэлла. – Я ведь страшно испугалась, когда ты не прилетел с лошадьми. Я решила, что ты передумал насчет меня.
– Разве Саймон ничего тебе не объяснил?
– Кто такой Саймон?
– Большой, полный, лысеющий человек. Он полетел вместо меня. Обещал все тебе передать и еще отдать флакон, – тут я улыбнулся, – флакон с пилюлями.
– Так они, значит, от тебя?
– Тебе передал их Саймон. Похоже, он просто ничего не смог тебе объяснить, потому что не говорит по-итальянски. Я забыл предупредить его, чтобы он говорил по-французски.
Но Габриэлла покачала головой и сказала:
– Флакон мне передал кто-то из летчиков. Сказал, что обнаружил его в туалете и решил передать мне – вдруг это я его оставила. Высокий человек в форме. Я его до этого уже встречала, но никакого полного, лысого Саймона не было.
– Значит, Саймон и не пытался с тобой объясниться?
– Нет, – покачала головой Габриэлла. – Я видела много высоких, полных и лысых пассажиров, но они ко мне не подходили.
– Ну как же, такой добродушный человек с мягким взглядом, – подсказал я. – Он ходит в жутком и старом зеленом вельветовом пиджаке, и в лацкан у него понатыканы булавки. У него привычка их всюду подбирать.
Но Габриэлла
– Такого не видела.
Саймон обещал передать флакон и мое послание Габриэлле, но не выполнил обещания и бесследно исчез. Мне не хотелось особенно приставать к Ярдману, чтобы выяснить, куда все-таки делся Саймон, – слишком активные поиски могли бы привести к обнаружению аферы с премией за импорт, а я смутно подозревал, что именно из-за этого Саймон и решил не возвращаться. Но даже если он принял такое решение под влиянием эмоций, он все равно выполнил бы данное мне обещание и увидел Габриэллу. Но, может, искусственно оживленная дружба не простирается так далеко?
– Что с тобой? – тревожно спросила меня Габриэлла. Я пояснил причину моих мрачных дум.
– Ты за него переживаешь?
– Он достаточно взрослый человек и сам понимает, что к чему, – отозвался я, но тут на меня нахлынуло воспоминание о том, что Питерс и Баллард тоже не вернулись – именно из Милана.
– Завтра утром ты поедешь назад в Милан и отыщешь его, – сказала Габриэлла.
– Но я же не говорю по-итальянски.
– Тебе, разумеется, не обойтись без переводчика. А переводчиком у тебя буду я.
– Лучшего переводчика и быть не может, – рассмеялся я.
Беззаботно болтая, мы дошли до отеля.
– Ну как таблетки? – спросил я.
– Отлично. Я дала их жене булочника. Обычно она работает нормально, но стоит ей забеременеть, и ее начинает тошнить от одного вида теста. Булочник очень сердится, потому что ему приходится нанимать помощника. Он плохой католик, – рассмеялась Габриэлла. – Он выпекает для меня огромный кремовый торт, когда я приношу таблетки.
В отеле никто не проявлял к нам ни малейшего интереса. Я прошел прямо в халате к ее номеру и постучал. Она открыла мне тоже в халате и, впустив, заперла за мной дверь.
– Если бы моя сестра увидела нас, с ней случился бы припадок.
– Если хочешь, я могу уйти.
– Неужели сможешь? – спросила Габриэлла, обнимая меня.
– Мне это будет нелегко...
– Я не требую твоего ухода.
Я поцеловал ее и сказал:
– Боюсь, теперь это и вовсе невозможно.
– Я согласна, – сказала Габриэлла и радостно вздохнула. – Раз так, давай получать от общения удовольствие.
За этим дело не стало.
Утром мы поехали обратно в Милан. Мы сидели в вагоне и украдкой держались за руки, словно этот контакт мог удержать воспоминания ночи.
Я и не представлял, как приятно держать за руку девушку. Я словно включился в электрическую цепь – теплую, приятную и все же находящуюся под высоким напряжением.
Мы были вместе, и это радовало. В остальном нас ожидали разочарования. Мы так и не напали на след Саймона.
– Не мог же он раствориться, – сердито буркнул я, когда мы вышли на холод из очередной больницы. И здесь нас тоже ожидала неудача, хотя местный персонал потратил немало времени, чтобы проверить, не поступал ли к ним кто-то соответствующий нашим описаниям за последние десять дней.