Бувар и Пекюше
Шрифт:
— Это, конечно, плачевные эксцессы, но не станете же вы сравнивать этих людей со св. Стефаном, св. Лаврентием, Киприаном, Поликарпом, множеством миссионеров.
— Простите! Я напомню вам Ипатию, Иеронима пражского, Яна Гуса, Бруно, Ванини, Анна Дюбур!
Дождь усиливался, и его стрелы били так сильно, что отскакивали от земли в виде маленьких белых ракет. Пекюше и г-н Жефруа медленно шли, прижавшись друг к другу, и кюре говорил:
— После ужасных пыток их бросали в котлы!
— Инквизиция также применяла пытку и отличнейшим образом сжигала людей.
— Благороднейших
— А драгуны Людовика XIV вели себя, по-вашему, прилично?
— И заметьте, что христиане не злоумышляли против государства!
— Гугеноты — тоже!
Ветер гнал, метал дождь по воздуху. Ливень хлестал по листьям, струился ручьями по краям дороги, и мутное небо сливалось с оголенными после жатвы полями. Никакого жилья. Только вдали виднелся шалаш пастуха.
Плохонькое пальтишко Пекюше промокло насквозь. Вода стекала у него по спине, проникала в сапоги, в уши, в глаза, несмотря на козырек Аморосова картуза; кюре одной рукою приподымал подол сутаны над ногами, а концы его треуголки обливали ему плечи водою, как желоба на соборе.
Пришлось остановиться, и, повернувшись спиной к буре, они стояли нос к носу, живот к животу, и четырьмя руками удерживали трепыхавшийся зонтик.
Г-н Жефруа не прервал своей защиты католиков:
— Разве распинали они ваших протестантов, как распят был св. Симеон? Разве бросали человека на съедение двум тиграм, как это случилось со св. Игнатием?
— А, по-вашему, ничего не значит разлучать стольких женщин с их мужьями, вырывать младенцев из рук матерей! А бедняки, подвергнутые изгнанию, блуждающие среди снегов и оврагов! Тюрьмы были переполнены ими; не успевали они умереть, как их уже вон волокли.
Аббат захихикал:
— Позвольте мне ничему этому не верить! Наши же мученики менее сомнительны. Св. Бландина была голая брошена в сетке бешеной корове. Св. Юлия погибла от побоев. Св. Тарану, св. Пробу и св. Андронику выбили зубы молотком, железными гребнями разодрали бока, пронзили руки раскаленными гвоздями, содрали кожу с черепов.
— Вы преувеличиваете, — сказал Пекюше. — Смерть мучеников была в ту пору предметом риторических гипербол.
— Как риторических?
— Конечно! Я же, сударь, рассказываю вам исторические факты. Католики в Ирландии вспарывали животы беременным женщинам, чтобы отнять у них младенцев…
— Никогда!
— И отдавали их свиньям на съедение.
— Бросьте же!
— В Бельгии они живьем закапывали их в землю.
— Что за вздор!
— Имена их известны.
— А если это даже верно, — возразил священник, в гневе размахивая зонтиком, — их все же нельзя называть мучениками. Вне церкви нет мучеников.
— Одно слово еще. Если мученику придает вес вероучение, то как может оно на него же опираться для доказательства своего превосходства?
Дождь утихал. До самой деревни они не говорили больше, но на пороге священнического дома аббат сказал:
— Мне жаль вас! Право же, мне вас жаль!
Пекюше тотчас же рассказал Бувару об этом восстановившем его против религии споре, и часом позже, сидя перед камином, где горел хворост, они читали «Кюре Мелье». Эти тяжеловесные отрицания покоробили Пекюше; затем он стал
Как ревела толпа при выходе их на арену! А когда львы и ягуары были слишком смирны, страдальцы жестами и голосами подзывали их к себе! Залитые кровью, они продолжали с улыбкой держаться на ногах, воздев очи к небу; св. Перпетуя принялась заплетать себе косы, чтобы не казаться удрученной.
Пекюше предался размышлениям. Окно было открыто, ночь — тиха, сияло много звезд. Вероятно, в душах жертв происходило нечто такое, о чем мы не имеем представления, — радость, божественное содрогание! И Пекюше, замечтавшись об этом, сказал, что он понимает эти чувства, что поступил бы так же.
— Ты?
— Конечно.
— Брось шутить! Веришь ли ты? Да или нет?
— Не знаю.
Он зажег свечу; затем взгляд его упал на распятие в алькове:
— Сколько несчастных искало в нем прибежища!
И, помолчав, он прибавил:
— Его учение извратили! Это вина Рима: политика Ватикана!
Но Бувара восхищала церковь своей пышностью, и ему бы хотелось быть средневековым кардиналом.
— Мне бы очень пристала пурпуровая мантия, согласись!
Лежавший перед огнем картуз Пекюше еще не просох. Растягивая его, он что-то нащупал в подкладке: из нее выпал образок св. Иосифа. Они пришли в смущение, явление это показалось им необъяснимым.
Г-жа де Ноар стала выведывать у Пекюше, не почувствовал ли он в себе какой-то перемены, блаженного чувства, и выдала себя этими расспросами: однажды, пока он играл на бильярде, она ему зашила в картуз образок.
Очевидно, она его любила, они могли бы пожениться: она была вдова, и он не угадал этой любви, в которой, пожалуй, нашел бы свое счастье.
Именно его, хотя он был религиознее Бувара, препоручила она св. Иосифу, чья помощь весьма полезна при обращении неверующих.
Ей были известны, как никому, всевозможные молитвы и связанные с ними отпущения грехов, действия реликвий, силы святых источников. Часы у нее висели на цепочке, прикасавшейся к узам св. Петра.
Среди брелоков поблескивала жемчужина в золотой оправе — копия той, что хранит слезу спасителя в Аллуанской церкви; кольцо на ее мизинце заключало в себе волосы Арского кюре, и так как она собирала лекарственные травы для бедных, то комната ее напоминала не то ризницу, не то аптеку.
Время она проводила в том, что писала письма, навещала бедных, расторгала незаконные связи, распространяла фотографии сердца Иисусова. Один господин обещал ей прислать «тесто мучеников», смесь из воска пасхальных свечей и взятого в катакомбах человеческого праха, которая применяется в безнадежных случаях в виде мушек или пилюль. Она обещала дать это Пекюше.
Его, по-видимому, оттолкнул такой материализм.
Вечером лакей из замка принес ему полную корзину брошюрок, в которых приводились благочестивые изречения великого Наполеона, меткие словечки кюре, произнесенные на постоялых дворах, рассказы о страшной смерти, постигшей нечестивцев. Г-жа де Ноар знала все это наизусть, и еще бесконечное множество чудес.