Были два друга
Шрифт:
– Почему же министерство сочло необходимым снять его с должности директора?
– Не знаю. Это дело прошлое. Плохо то, что ты с Пастуховым не мог сработаться. Дальше держать его на заводе, мне кажется, нецелесообразно.
– Я и министерству так заявил.
– Пышкин помолчал. Лицо его было насупленным, он избегал смотреть Ломакину в глаза.
– Та-ак, - протянул он.
– Значит, собираетесь мне вменить в вину не только главковский станок и Горбачева, но еще и Пастухова.
– Пышкин горько усмехнулся. Его беспокойные руки не находили себе места.
– Это, Геннадий
– А вот то, что ты последнее время перестал считаться с мнением партийной и профсоюзной организаций - это совсем плохо.
– Та-ак! Еще одно преступление за Пышкиным. Он встал.
– Вижу, что под меня давно подкапываются. Комиссии разные… Всех собак на меня вешают…
– Однако ты слишком болезненно воспринимаешь критику. Недостатков на заводе много, и на них нельзя закрывать глаза.
– Мне ясны твои позиции: на бюро райкома будешь гробить меня. Что ж, это дело твоей совести. Я не боюсь. Не ошибается тот, кто ничего не делает.
Пышкин повернулся и быстро вышел из комнаты. В приемной ожидал шофер.
– Машина готова, - сказал он.
– Вот что, дорогой, веди ее в гараж, а сам иди отдыхай. Я задержусь, - ответил Геннадий Трофимович и направился к себе в кабинет.
«Да, позиции Ломакина для меня ясны, - думал он, стоя в двери.
– Что ж, посмотрим, чья возьмет».
Он заперся в кабинете и принялся писать тезисы своего выступления на бюро райкома. Нет, Пышкин не даст себя в обиду, он не Пастухов, ему не обломают крылья.
Перо скрипело и брызгало чернилами, нa бумагу ложились жаркие, как только что отлитые болванки, слова. На душе было тяжело и тревожно.
ГРОЗА РАЗРАЗИЛАСЬ
Получилось совсем не то, на что рассчитывал Пышкин. Готовясь «разговаривать» на бюро райкома, он был почти уверен, что и на этот раз все обойдется благополучно, ограничатся разговорами. У него слишком веские доказательства своей невиновности, чтобы с ним не посчитались в райкоме. Ну, а Ломакин там не полезет на рожон, это не в его интересах. Не настолько он глуп, чтобы рубить тот сук, на котором держится.
Неожиданно позвонили из обкома партии, предупредив, что завтра, в три часа дня, его будут слушать на бюро. Это спутало все карты Пышкина.
Единственно, на что сейчас рассчитывал Пышкин, - это на смягчение удара. Завод на двенадцать дней раньше срока выполнил годовой план. Внедрение производство рационализаторских предложений рабочих и инженеров дало заводу за год два с половиной миллиона рублей экономии. С этим тоже должны посчитаться. Кто же осмелится обвинить его, Пышкина, что он зажимал изобретателей и рационализаторов! Ну, а злополучный главковский станок пусть будет на совести работников главка и министерства.
И тем не менее ночь перед бюро Пышкин провел тревожно, одолевала бессонница, беспокоили всякие мысли. Утром он еще раз взвесил все обстоятельства, пришел к окончательному выводу, что опасаться нечего. Во всяком случае, снять с работы его нет оснований, ну, выговор могут влепить. Кто их не получал?
В обком Пышкин выехал пораньше,
Когда дежурный пригласил станкостроителей в зал заседаний, у Пышкина тревожно заныло в груди.
Просторный светлый зал с тремя рядами столов. Вдоль стен мягкие стулья. За длинным столом сидели первый и второй секретари обкома.
Пышкин ожидал, что первый секретарь скажет сейчас:
– Ну, товарищ Пышкин, рассказывайте, что вы там натворили.
Он уже приготовил последнюю оперативную сводку о выполнении годового плана, аккуратные колонки цифр, которые весьма красноречиво говорили, что дела на заводе не так уж плохи, как считают Ломакин и Кузьмин. Дай бог каждому так работать.
– Докладывайте, товарищ Кузьмин, - сказал первый секретарь.
– Мы всесторонне изучили работу станкостроительного завода, - начал глуховато Кузьмин. Видно было, что он волновался.
Пышкин весь ушел в слух.
– С первого взгляда на станкостроительном заводе кажется все благополучно. Раньше срока выполнили годовой план, имеют большую экономию от внедрения в производство рационализаторских предложений…
– Два с половиной миллиона рублей!
– вставил Пышкин.
Первый секретарь посмотрел на него предупреждающе.
– Планы завод выполняет, два года подряд держит переходящее знамя министерства и ЦК профсоюза, получает премии…
С плеч Пышкина свалилась тяжесть. Он не предполагал, что секретарь горкома подчеркнет успехи завода. Значит, о них нельзя было умолчать. Не каждый завод может добиться этого. Кузьмин, конечно, подчеркнул это для того, чтобы дать понять членам обкома, мол, и мы пахали. А ведь не знает, как ему, Пышкину, даются эти победы.
– Но это только видимое благополучие. За средними цифрами скрывается много неприглядного, - продолжал секретарь горкома, тщательно подбирая слова.
«Начал за здравие, а кончит за упокой», - досадливо подумал Пышкин, и у него снова тревожно засосало под ложечкой.
– Завод работает рывками, его часто лихорадит…
– Штурмовщина процветает, - вставил первый секретарь обкома, поглядывая то на докладчика, то на Пышкина.
– Да, штурмовщина, можно сказать, хроническая болезнь станкостроителей. Как правило, в первой половине месяца планы заваливаются, со второй половины начинается раскачка, а под конец месяца завод объявляет аврал. Товарищ Пышкин свой кабинет превращает в квартиру, неделями дома не ночует. Его на заводе окрестили «лунатиком». Сделав рывок, завод выходит из прорыва и снова начинается спад. Неритмичность в работе вызывает брак, снижает качество продукции. Травматизм на заводе тоже хроническая болезнь. Обратимся к статистике. Травматизм спадает в начале месяца, во второй половине декады начинает расти. Тут установилась своя закономерность. Травматизм и брак растут, а качество продукции снижается.