Было записано
Шрифт:
— Господин генерал-лейтенант! — бросился к нему Лермонтов. — Меня! Меня назначьте командиром над летунами!
[1] Практика отказа от креста в пользу нуждавшегося товарища была распространена на Кавказе. Так поступил в 1852 г. артиллерийский офицер Л. Н. Толстой.
[2] Справедливости ради отметим, что уровень награды был понижен Головиным всем прикомандированным офицерам, даже получившим ранение. Не помогло: поручикам А. Долгорукому и С. Трубецкому в награде было отказано, как и Лермонтову. Самое забавное в том, что царь написал резолюцию, перечеркнув наградные листы: «Высочайше повелено
[3] Странная противоречивая история. Что потерял поручик Лермонтов в стрелковой цепи, если служил ординарцем? Почему шел, а не ехал на лошади, на которой носился по полю боя, как вспоминали все очевидцы? Почему бросил Лихарева, которого добили выскочившие из леса горцы? Ускакал?
[4] Анна Улуханова стала третьей женой имама Шамиля под именем Шуанат. Пережила мужа на шесть лет, пройдя с ним весь путь от торжества имамата до пленения в Гунибе. После его смерти уехала в Османскую империю, где и была похоронена.
[5] Медленно, но верно в столице приходили к мысли о бессмысленности набегов. Умные головы советовали: нужно строить линию, ставить станицы, распространяя тем влияние и цивилизацию (!). «На практике старая система набегов так сильно укоренилась, что отказаться от нее оказалось выше сил исполнителей предначертаний Петербурга», — писал летописец истории куринского полка. В итоге, появилось уникальное явление: канла на русских. То есть кровная месть против всех, кто был на русской стороне без разбора.
[6] Отца Мартынова звали Соломон. В отношении усов Николай I повелел «не допускать никаких странностей в усах и бакенбардах, наблюдая, чтобы первые были не ниже рта, а последние, ежели не сведены с усами, то также не ниже рта, выбривая их на щеках против оного». Впрочем, и Лермонтов в походе отрастил волосы вопреки запрету: «дабы ни у кого из подчиненных не было прихотливости в прическе волос; чтобы волосы были стрижены единообразно и непременно так, чтобы спереди, на лбу и висках, были не длиннее вершка, а вокруг ушей и на затылке гладко выстрижены, не закрывая ни ушей, ни воротника, и приглажены справа налево». Дурным порой был царь, всех стриг под одну гребёнку.
[7] У Мартынова был орден Св. Анны 3-й степени за экспедицию с Вельяминовым в 1837 году. Мы также уверены, что у него была медаль за взятие Ахульго, хотя сведения об этом отсутствуют. Ей наградили всех участников штурма твердыни Шамиля.
Глава 7
Вася. Малая Чечня, конец октября — начало ноября 1840 года.
Галафеев задумчиво смотрел на Лермонтова: справится ли он с самостоятельным командованием, да еще с таким отрядом, как команда Дорохова, презревшая все правила войны? А с другой стороны, если не поручить ему налетчиков Руфина, кто возьмется возглавить тех, о ком ходила дурная слава разбойников и головорезов?
«Кому прикажу, найдет тысячу причин отказаться. А как быть без разведки?»
После Валерика Галафеев зарекся двигаться наобум. Вот сегодня — как так вышло, что чуть не повторилась лесная бойня? Этот хотя бы из гусар, как прославленный Давыдов. Может, и выйдет из него толк?
Уловив колебания генерала, поручик с жаром принялся доказывать:
—
— Похвально, что вы проявляете инициативу! Давайте рискнем. Посмотрим, что из этого выйдет, тем более что серьезных действий уже не предвидится. Сделаем еще несколько вылазок и отправимся обратно в Грозную. Там нас ждет генерал Граббе. Пусть он решает.
Люди Дорохова восприняли назначение Лермонтова командиром отряда с насмешкой. Кавалерист — что с него взять? Он так и начал командовать: то прикажет отогнать неприятеля от цепи застрельщиков, то бросится с горстью людей на кавалерийский отряд, превосходящий числом, и лишь орудийный огонь поможет с ним справиться. Охотники заворчали.
— Наше дело в рейды ходить и засады выявлять.
Девяткин вмешался. Придавил своим авторитетом поднявшийся ропот.
— Потерпим! Новый командир хотя бы нос не задирает. Все время с нами. Спит с нами на голой земле, а не в палатке. Ест с нами из одного котла.
Лермонтов, и вправду, позабыл про излишнюю роскошь, про денщика, про офицерский стол с отборным вином, про компанию с картами, шахматами и умными разговорами с дружками-приятелями, с которыми раньше коротал время. Все время неотлучно в отряде. У гвардейских офицеров его панибратство с охотниками вызвало одни насмешки. Солировал, естественно, Россильон:
— Этот «лермонтовский» отряд — один сброд. Снова поручик пытается покрасоваться! Любитель поскакать наперегонки, бравируя! Гусар!
Отчасти он был прав. Петербургское прошлое юности поручика давило — все эти разговоры об эскадроне гусар летучих, которые, как тиски, сдавливали и не давали мысли отлететь туда, где разговаривал с самим Богом. Острые ощущения, нужны ли они были пытливому уму, способному постичь непостижимое другими?
Дорохов выразился мягче Россильона, когда Лермонтов навестил его в походном госпитале:
— Ты, Мишель — славный малый, прямая душа. Ты честен и храбр — не сносить тебе головы с моими башибузуками. Опирайся на Безбашенного, на Васю Девяткина. Он к тебе неровно дышит. Поддержит. Посоветует, когда надо. Прикроет в крайней нужде.
… 18-го октября галафеевский отряд вернулся в Грозную.
Граббе одобрил назначение Лермонтова командиром летучего отряда. Не сказать, чтобы был в восторге — все-таки хотелось поберечь поэта, но и отговаривать не стал. Отвагу в офицерах он ценил и поощрял:
— Вы хорошо себя проявили в начале похода. Галафеев хвалит вас за расторопность, мужество и верность взгляда. Будьте первым во всем отряде на коне и под пулями! — такое дал напутствие перед выступлением в новую экспедицию.
27-го октября начался поход в Малую Чечню, который возглавил лично Граббе[1]. Он вознамерился в точности повторить маршрут Галафеева, за исключением вылазки к нагорьям. Лазутчики доложили, что надтеречные чеченцы, забившись в засунженских лесах, уже страдают от голода. Обещанной Ахверды-Магомой и самим Шамилем поддержки не дождались. Если окончательно лишить край провизии, мигом забудут о восстании и вернутся в свои дома на Терек. Граббе рассчитывал преподать горцам еще один урок — особенно, на Валерике. Пройти его с минимальными потерями. Так сказать, в назидание… И чеченцам, и Тифлису, чтобы оставили свое злословие в адрес командования Кавказской линией. И чтобы в Петербурге успокоились, наконец! Не война, а сплошные политические игры!