Было записано

Greko

Накануне отъезда самым геморройным для меня делом вышел подсчет рублей, собранных для выкупа. Я не соврал вожакам газавата. Даже столь кардинально уменьшившаяся сумма — с миллиона до 15 тысяч — это гора серебра и немалый вес, почти 311 кг. Тяжелее, чем казачий единорог в походном состоянии. А чтобы придать грузу больший объем, я взял и сам себе свинью подложил. Посоветовал сдуру, не продумав последствия, часть суммы выдать мелкой монетой — полтиной, четвертаками, 20-копеечными. Последние были очень популярными на Кавказе, ибо равнялись одному абазу, имевшему

до сих пор широкое хождение, несмотря на все старания казначейства.

В общем, монет было много. И считать их я запарился даже с помощью добровольных помощников — старика-грузина Габаева, прибывшего выкупать сына Ивана, и посланца от рода Орбелиани по имени Автандил (князь Григол был в действующем отряде, и его не отпустили). Оба — прямые заинтересанты, ибо часть денег принадлежала их семьям.

Я сразу предупредил всех, кто участвовал в сдаче-приемке денег — и военных финансистов, чиновников от линейного казначейства, и частных лиц:

— Денежки не только счет любят. В нашем случае, недостача — это цена человеческой жизни. И сейчас, и в будущем. Если Шамиль решит, что мы ему недодали хоть один абаз, быть беде. Ни обменов в будущем, ни нормальных переговоров.

Все прониклись. И приступили к делу с энтузиазмом. Военные финансисты считали монеты от Орбелиани, Габаева и других гражданских, а я с Габаевым и Автандилом — серебро от военного ведомства. Подсчеты вели тщательно: я не сомневался, что там, где мелькала рука русского чиновника, жди беды. Ну, не могут не прилипнуть монетки к загребущим пальчикам крапивного племени. Так оно и вышло.

— Не хватает 158 рублей, — «обрадовал» я казначейских, с трудом разгибая спину.

Они не удивились. Тут же вытащили мешочек серебра, прихваченный на всякий случай. Отсчитали недостающее. Опытные черти. Возможно даже — это не их косяк. Просто знают повадки коллег.

— Мне нужен запас на всякий случай. Мало ли как оно повернется. Хотя бы рублей двести-триста.

И тут меня армейские Гобсеки не подвели. Все продумали.

— Мы выдали капитану Овечкину двойных абазов на сумму 250 рублей серебром. У нас этого добра хватает! Девать некуда! А горцы их ценят наравне с российской монетой.

— Двойной абаз — это сколько?

— Каждый — 6.31 грамма. Идет как треть рубля. На деле чуть меньше, но в горах такой курс.

— Точно примут, если до этого дойдет?

— Примут-примут, не извольте беспокоиться.

Я вздохнул. Представил себе сцену, как на берегу реки буду доказывать наибу Абакар-Дибиру, что три двойных абаза — это лучше, чем один рубль. Сюр! Ничего-то эти чиновники не понимают. Думают, все произойдет в теплой сакле, за столом зеленого сукна, при свете от канделября. Ага! Держи карман шире, чернильная душа! Только хардкор!

Еще этот Овечкин навязался мне на голову. Прибыл накануне отправки обоза и объявил, что назначен начальником экспедиции. Я спорить не стал. И так понятно, что такие деньжищи простому подпрапорщику никто не доверит.

— Вы, главное, господин штабс-капитан, инициативы не проявляйте.

Овечкин

был сама покладистость.

— Бог с вами, Варваци! Где я и где — вы? Все понимаю. Но начальство приказало присмотреть и проконтролировать. Вот и постою в сторонке. Понаблюдаю, как работают профессионалы! Я ведь и языков не знаю. Как вы только с этими хищниками общаетесь?!

Всю дорогу до Сулака он выпытывал у меня подробности с таким энтузиазмом, будто вознамерился написать на их основе увлекательный исторический боевик. Всю душу из меня вытряс, хоть и расточал комплименты на каждом шагу. У меня закралось подозрение, что лощеный офицер просто-напросто задумал примазаться к операции, чтобы отхватить орденок. У него с наградами было негусто. Штабная крыса! Навидался таких!

— Ваше благородие, господин штабс-капитан! — прервал мои негодующие мысли казак из конвоя. — Проблемка у нас!

— Что случилось? — удивился Овечкин.

— Один пленный умер!

— Как умер?!!! — зарычал я.

— Ну, как… Взял и отдал богу душу. Он в повозке был. Когда в крепости грузили, уже был плох. Лихоманка его била. А, видать, потрясло малеха, вот душа и отлетела.

— Ты что несешь?! — набросился на казака Овечкин.

— А что я? Я — ничего! Его и пальцем никто не тронул.

— Что это я так разволновался? — удивился штабс-капитан, успокаиваясь. — Все из-за вас. Вы так нервно отреагировали…

— А как, по-вашему, я должен к этому отнестись?

— Без нервов. Подумаешь, мюрид помер. Значит, заберем на одного человека меньше.

— Кого оставим? — с трудом скрывая ярость, спросил я. — Подпоручика Ананова?

— Вы с ума сошли?! Офицеры — в первую голову!

— Горцам сами будете объяснять?

— Отчего ж? Это ваша работа.

— То есть вы мне предлагаете стать Господом Богом и самому решать, кому жить, а кому умереть? Я с этими людьми провел день в одной яме, а еще день — прикованный к столбу. Каждый! Каждый заслуживает спасения!

— Не вижу особой проблемы, но напомню: я наблюдатель. Вам решать.

Я заскрипел зубами, но промолчал. По сути, он прав.

… Место встречи казаки вычислили заранее. Знали в округе каждую тропинку. Уверенно вели нас к точке, где горцы традиционно наводили временную переправу.

Прибыли загодя. Наиба от Шамиля, как и пленных, еще не было. Но на другом берегу уже суетилась группа абреков, подтаскивая заранее приготовленные бревна. И уже висели два каната, закрепленные за камни на нашем берегу.

— Видите, господин подпрапорщик, как ловко действуют, — показал мне хорунжий, начальник казаков, на канаты. — Наловчились, гололобые, в набеги ходить. На раз-два мостик соорудят. Могут и такой, что и лошадей переведут.

— Нам такой и нужен. Надежный. Люди ослаблены. И очень не хочется уронить в Сулак мешок с серебром.

— Смотрите! Вон они! — казачий командир показал мне на высоты над рекой.

По одной из гор спускалась большая группа, состоявшая из конных и пеших. Сердце застучало. Начинается!