Быть женщиной. Быть с мужчиной
Шрифт:
Рядом с Францией была Англия. Казалось бы, зараза должна была проникнуть туда в первую очередь. Ан нет. Большое влияние пуританских настроений в Англии и строгость англиканской церкви спасли страну от того, что постигло Францию. А вот российская императрица Екатерина очень боялась повторения в империи французского сценария. Потому что Россия в те времена преклонялась перед всем французским и копировала оттуда все гадости. Соответственно, зараженность «галантной инфекцией» была куда значительнее, чем у Англии, например. Можно ещё упомянуть расцвет фривольной литературы во Франции в середине ХІХ века, когда страну раздирала ещё одна революция. Можно вспомнить противоположный пример ~ усиление патриархального вектора в Британии во времена правления королевы Виктории. Она своей правильной политикой, в том числе и семейно-информационной, придала империи такой импульс, что при её наследниках страна стала величайшей на планете. И в территориальном отношении, и в экономическом, и в политическом. К сожалению, история учит нас тому, что никого она ничему не учит. Наше общество с куражом безумного повторяет все те же ошибки, которые я многократно описал здесь. Об истории феминизма, «сексуальной революции» мы поговорим в следующей главе. Также в следующих главах увидим современное насаждение извращений, половой распущенности, продвижение антисемейной пропаганды. Ожидаемо, что и результаты у этой современной вакханалии будут такие же, как и в аналогичных исторических ситуациях. К моему большому сожалению. Всё, что мы рассмотрели здесь, пригодится нам в дальнейшем, а именно уже в следующей главе. Пока же на мировой арене победоносно шествуют государства, основанные на патриархальной семье, регулирующие законом, религией и моралью инстинктивное поведение. Крепкие семьи составляли крепкое государство, обеспечивали высокую рождаемость, а высокоранговые низкопримативные мужчины с сильной волей, независимым мышлением строили цивилизацию. Им в этом помогали женщины,
обезопасил себя от множества болезней, открыл все потаённые места земного шара, создал великую культуру. Человеку больше не нужно было выживать, борясь с природой и отнимая у неё себе скудное пропитание. Он имел воду и отопление в доме, транспорт, рынки, полные еды, книги и газеты, искусственный свет. Цивилизованный мир простирался на все континенты, кроме Антарктиды. В это время, в самый расцвет эпохи цивилизации, произошло то, что самым прямым и самым разрушительным образом повлияло на семью, мужчин, женщин и детей во всём мире. 8. ФЕМИНИЗМ Сказ о том, как лопаты с топорами за равенство боролись В некотором царстве, в некотором государстве жили-были топор да лопата. Жили они дружно. Топор рубил дрова, продавал и себе печь топил. Тесал брёвна, когда дом или сарай построить надо. Иногда обухом столбы вколачивал, если забор делал. Лопата копала землю, сажала картошку, лук и помидоры. Были у них детки: топорята и лопатки. Топорята с пелёнок точили лезвийце, тренировали обушок, крепили топорище – топоры учили сынишек рубить да тесать, да колы забивать. А лопатки прямили полотно и рукоятку, чтобы не гнулись, не ломались, были стройные и прочные. Их большие лопаты учили копать да сажать. Так и жили в согласии. В чужое дело никто не лез, поэтому было тихо и спокойно. Однажды копала лопата в огороде, а мимо проходил человек. Посмотрел он на лопату, подозвал и говорит: — Слушай, лопата. Вот смотрю я на тебя — и сердце моё кровью обливается от жалости к тебе. Пока ты тут в грязи да земле ковыряешься, с червями да навозными жуками, твой муж-то в чистоте да благости — рубит себе чистенькие берёзки, да и горя не знает! Порубит — отдохнёт, лезвие поточит. Благодать! А ты горбатишься с утра до ночи тут, кормишь всю семью! Запали слова прохожего в сердце лопате. «И правда, — думает она. — Пока я тут в грязной земле вожусь, он там в лесочке хворосточек рубит, молодые осинки тешет. Устрою-ка я ему вечером выволочку за это!» Не ведала она, что прохожий-то был псих, шизофреник. Он недавно из психушки сбежал и скрывался. 201
Пришёл домой топор, а лопата и ну ему выговаривать! – Ах ты лодырь такой-разэдакий! Повадился там в лесу филонить, пока я тут в грязи да навозе хлыстаюсь-мутыскаюсь! Сколько ни объяснял топор, что семья его дровами живёт — ни в какую. Лопата так разошлась, что только пар не идёт. На следующий день копает лопата, а сама на дорогу поглядывает: не идёт ли тот добрый человек. Идёт! Подходит и спрашивает: _ Ну что, лопата, опять возишься? — Да, – говорит лопата. – Ну уж я топору вчера мозг-то отполировала! Теперь точно филонить не будет. – Э-э, — покачал головой человек. — Мало этого. Ты сходи, собери другие лопаты да скажи, что отныне земляное рабство для лопат заканчивается. Теперь всё поровну: половину дня топоры рубят, половину – копают. И лопаты так же. Задумалась лопата. Как же она будет рубить? Она же не топор! Тонкая, погнётся, затупится. Да и топором много не вскопаешь. Говорит она об этом прохожему. Тот рассмеялся да отвечает: — Глупости всё это. Устаревшая идеология. Смотри: топоры и лопаты из одного железа сделаны, на одной кузне выкованы. Значит, разницы нет. И топорища с черенками — из одного дерева. Тоже разницы нет. Значит, вы суть одно и то же. А что там говорят, будто у топоров и лопат назначение разное, так это от шовинизьму. Это устаревшие империалистические догмы. Это всё топоры придумали, чтобы вас на грязную работу отправить, а самим осинки затёсывать в лесу, пока вы, лопаты, не видите. Так лопата и поступила. Бросила копать, собрала других лопат и всё поведала, что прохожий-то сказал. Лопаты вначале засумлевались, но потом приободрились. Умный да добрый человек плохого не насоветует. Собрались они и стоят на площади. Кричат в порыве воодушевления. Возвращаются топоры с работы, видят толпу орущих лопат на площади. Подходят, спрашивают. — Всё, топоры, шабаш! — кричит первая лопата. Другие лопаты её главлопатой выбрали. – Хватит нас эксплуатировать! Даёшь полное равенство! Теперь вы половину огорода вскапываете, а мы половину осинок будем рубить! Топоры в недоумении помялись — такого-то они от лопат не ожидали. — Дык там это... не только осинки-то.
– промямлили топоры. — Там и дубы, и груши, и клёны. Их мы-то едва срубаем, всё лезвие затупим... 202
— Вы эти устаревшие догмы оставьте! — закричала главлопата в гневе. — Это вы всё придумали, чтобы нас угнетать! Мы из одного железа деланы, на одной кузнице! Черенки и топорища опять же из одного дерева! Так что полное равенство! Нам так добрый человек сказал! Пожали плечами топоры. Они были спокойные и рассудительные. Спорить не стали. Решили: пусть пойдут да попробуют. Не получится у них рубить дубы да клёны — сами поймут, что глупость сморозили, бросят да вернутся в огород. Наутро приходят лопаты в лес и отправляют топоров в огород. А сами — давай рубить! Кому тонкая ветёлка или осинка попадётся вроде ничего, получается немного. А кому дуб да ясень — бесполезно. Бьются лопаты - а только кору сдирают да себе полотно гнут. Не идёт у них это. А топоры тем временем пришли на огород, постояли-постояли ~ да начали копать. Делать-то нечего, кто-то обихаживать землю должен. Коли уж лопаты ушли рубить. Копают топоры, а что-то не идёт работа. В землю глубоко не воткнёшься. Пласт не вывернешь. Так только — тюк да мяк по поверхности. А земля для топора — гибель! Лезвие тупит - на раз! Порубишь так землю-то пять минут - и, почитай, топор испортился. Так топоры ничего почти и не сделали, только кромки себе затупили. Подходит обед. Видят лопаты — не получается у них рубить. Но лопаты-то хитрые, не то что топоры-простоплёты. Собрались лопаты в круг, да и говорят: — Давайте мы скажем, что рубить дубы да груши — не наше лопачье дело. Это угнетение. Давайте мы потребуем у топоров, чтобы они сами дубы рубили, а мы – лозняк да молодой осинничек. На том и сошлись. Приходят лопаты, глядь – а грядки-то почти не вскопаны. Разозлились лопаты, раскричались: — Это такие-то вы работнички! Пока мы там потели, ваши дубы треклятые рубили, вы тут грядки царапали! Ни на что не годны! В лесу нас нарочно на дубы поставили, чтобы угнетать, и тут ничего не сделали! Чтобы завтра сняли нас с дубов и поставили на лозняк! А эти грядки ночью докапывайте, некогда нам ваши недоделки исправлять! Пожали плечами топоры. Правда, думают, лопатам ведь дубы-то сложно рубить. Они же, лопаты, слабые, заточены для земли. Пусть 203
уж кустарник рубят. Ну а что насчёт земли — спору нет, сработали мы неважно, ночью докопаем. Спят лопаты, а топоры копают. Наутро идут все вместе в лес. Встали лопаты на лозняк — только ветки летят. А топоры – к дубам. Да не тут-то было. Кромки-то затуплены, да как! Бьют по стволу, а только отскакивают. Что обух, что кромка — всё одно стало. Увидели это лопаты, да как разорутся: — Ах вы, негодные лодыри! Вы не только копать — вы и рубить не умеете, оказывается! Вон мы уже кучу нарубили, а вы только у стволов пляшете! На нашем горбу хотите выехать?! Не выйдет! Мы с вами, лентяями, нашим лозняком делиться не станем, даже не надейтесь! И с огорода не берите, коли копать не умеете! Так и повелось у них. Лопаты и ивняк себе оставляют, и с огорода всё себе берут. Топоры-то копать не могут. А топоры лезвия-то всё-таки заточили, да только дубовые брёвна всё одно приходится с лопатами делить. Семья ведь. Топоры должны содержать лопат да детишек. Однажды пошептались топоры, мол, несправедливо это выходит. Мы работаем на всех, а лопаты всё, что получают трудом, себе оставляют. Да ещё и себе взяли самый лёгкий труд, а нам оставили самый тяжёлый. Сказали они это лопатам. Вы, мол, тоже должны на всю семью работать. А те в ответ: «Лопаты должны быть счастливы, а больше они никому ничего не должны!». «Дуры эти лопаты», — покачали головой топоры. Вздохнули да дальше пошли дубы рубить. Однажды стоят лопаты на площади. Обсуждают дела. Главлопата поздравляет всех с победой. И видят — идёт тот самый человек, который посоветовал равенство. Подходит и говорит: — Рано радуетесь, лопаты. — Пошто так? — удивились лопаты. — Равенства мы добились. С топорами плодами нашего труда не делимся — они этого не наработали. А дубы пополам делим — семья ведь. Топоры должны содержать семью. Всё, вроде, пора расходиться. — Э, нет, — улыбнулся человек загадочно. — Вы знаете, зачем топорам на самом деле лезвие да обух? — Ну, это, рубить да забивать, ясно же... — Не-е-ет, — елейно протянул человек. — Лезвиями они вас порубят. Это орудие насилия. Или вы думаете, ваши тонкие черенки устоят? Видели вчера, как эти гады на вашу картошку да лозняк поглядывали?! Да лезвия свои проклятые топориные точили! 204
— Да ну! — ахнули лопаты.— Неужто поглядывали?! Вот сволочи! — А обухи – они знаете для чего? — продолжал человек. — Думаете, колья забивать? Не тут-то было! Эти обухи топоры специально укрепляют, чтобы ваши полотна, стройные да красивые, измять-изломать! – Ах вороги! — воскликнули лопаты. — Так вот для чего топорам лезвия да обухи! Чтобы над нами насилие учинять! — А вы соберитесь да постановите на лопатном собрании затупить всем топорам лезвия камнем. В мерах борьбы с семейным насилием. А обухи болгарками поотпиливайте. Вот тогда будет равенство и полный либерализьм! Лопаты тут же на лопатсовете постановили
Хотели топоры возмутиться, мол, это же вы сами нас такими сделали, в целях этого вашего там равенства и либерализьма! Но не тут-то было! — Не можете работать нормально — нечего на равенство кивать! — орут одни. — Подумаешь, лезвийце затупили, уси-пуси, ребёночка обидели! Подумаешь, обушок отрезали! У нас вот от рождения обухов не было — жили ведь как-то да работали на всю семью! Вас, тупиц, кормили! А другие поддакивают: — Настоящего топора не затупишь! А если не топор, а так, мелочь, то сам виноват! А либеральные топоры – те громче всех орут, неистово: — Вы шовинисьты проклятые! Хотели лопат изрубить да картошку отнять! Пора прекратить вековое угнетение лопат! Проваливайте отсюда, дикари! Хотели топоры с собой топорят взять, да лопаты не пустили. — Нечего топорят забирать! Такие никчёмные топоры не должны детей портить. Проваливайте одни. А мы тут воспитаем детишек в согласии, равенстве и полном уважении к лопатам. Вырастут настоящими топорами, не то что вы, недобитки. Идите в лес живите. Ушли топоры, но дело этим не кончилось. Через три дня приходят к ним те, либеральные, топоры и говорят: — Думаете, ушли и всё? А ну гоните дубы да ясени лопатам! Думаете, детей наковали — и всё? — Дык у нас их отняли, детей-то! — взмолились топоры. — Мы их хотели взять, да лопаты не дали. — А вы что же, не знаете, что по равенским законам дети остаются с лопатами, а вы обязаны их содержать?! А ну марш работать, уклонисты! И чтобы вечером были дубы! Мы к вам лопатсоветом приставлены, дань с вас взимать! Послушались топоры. Да только о дубах-то уже речи нет. Наломали гнилушек. Возвращаются вечером приставленные – а дубов нету! — И это всё, что вы даёте своим детям?! Значит, решили отлынивать?! Ну ничего! Найдём на вас управу. Долг будет накручиваться. Полпроцента в день. Каждые полгода — две нормы дубов отдать лопатам! Да какие там дубы! Постучали топоры, поломали гнилушек – да и сгинули. Пришли приставленные: дубов нет, а топоры валяются все ржавые. 206
А лопаты, когда топоров-то выгнали, вначале обрадовались. Теперь всё с огорода ихнее, да лозняк ихний, да ещё с топоров дань дубовая — тоже ихняя. А детей решили воспитывать как равенство велит. Чтобы настоящие топоры получались. Без обухов и лезвий. Топорятам решили прямо с рождения обухи долой, а лезвие тупить нещадно. Чтобы, как вырастут, даже следа его не было. Только вот ведь — нет дубов. Приставленные говорят, топоры-то выгнанные в лесу померли все. Ржавые куски одни валяются. Покосились избы у лопат, потолки провисли. Всё гниёт, а ремонту нету. Лопаты не сдюживают. Нету них такого навыку. Вначале была надежда на маленьких топорят — подрастут, мол, будет опора матерям взамен этих никчёмных топоров. Но они, когда вырастали, тоже оказывались неспособны рубить дубы да избы ставить. Их ведь с рождения урезали и затупили. Молодых топоров лопаты тоже выгнали. Видно, перевелись нынче настоящие топоры, решили лопаты. Так избы-то лопатные и развалились. Заржавели лопаты, черенки все погнили под дождём. И тоже сгинули. А тот человек прошёл да собрал ржавые топоры да лопаты. В металлолом сдал. И купил себе большую виллу. Он вовсе не псих был, а хитрый делец. Жжжж Этот сказ о том, как лопаты с топорами за равенство боролись, имеет самое прямое отношение к теме главы. Первым слово «феминизм» употребил социалист-утопист Шарль Фурье в конце ХУШ в. Это было время бунтов и революций, когда брожения в головах сподвигали на разрушение всего «старого», дабы на пепелище отстроить много «нового». На волне уничтожения иерархии государственной Фурье решил, что семейная иерархия тоже вредоносна и дискриминирует женщин. Кроме того, он усмотрел дискриминацию женщин в межполовом распределении ролей. С точки зрения здравого смысла, это примерно то же самое, что усмотреть дискриминацию слона в том, что он не умеет летать. Или дискриминацию рыбы в том, что она не может говорить по-человечески. Кстати, дискриминацию мужчин той ответственностью, которую они несут за семью, или обязательной службой в армии, Фурье не увидел. Двойные стандарты очень двойные. 207
Надо сказать, что любой революционный угар становится детонатором массового инстинктивного поведения. Лодыри и бродяги, маргиналы и проходимцы, мошенники и аферисты, следуя шариковскому принципу «отнять и разделить», устремляются грабить богатых, дабы реализовать свой инстинкт быстрой наживы за счёт другого (о нём мы говорили в главах «Ранг и примативность» и «Религия, закон, нравственность»). Горлопаны и манипуляторы быстро реализуют свой иерархический инстинкт, подчиняя себе толпу. Отморозки сколачивают банды, отряды, армии. Садисты топят народ в крови. Половой инстинкт тоже высвобождается в самом животном виде, требуя промискуитета для мужчин и бытовой (или самой обычной) проституции для женщин. Дабы дать волю инстинктам, все регуляторы объявляются «пережитком прошлого» и «наследием царизма (социализма)». Семья объявляется устаревшим явлением, законы уничтожаются, религия высмеивается. Начинается всеобщий инстинктивный угар без тормозов — тормоза уже списаны на свалку истории. Это случается при любой революции и любом перевороте, будь то французская революция конца Х\У Ш века, переворот(ы) 1917 года в России или крах СССР в 1991-1992 гг. Кстати, сюда же можно отнести и так называемую «сексуальную революцию» — процесс деградации межполовых отношений от патриархальной семьи в примискуитет, о чём мы поговорим чуть позже. Идеи «дискриминации женщин» витали в воздухе и укоренялись в трудах последователей романтизма и социалистов-утопистов. Обе эти группы при многих различиях были сходны в одном. Они представляли себе человека не как биосоциальное существо, в котором биологическое (животное) перемешано с социальным (человеческим), а как средоточие высшего разума, эдакого бестелесного духа, наполненного силой добра. Эти фантазёры полностью отрицали всё биологическое в человеке, в том числе и инстинкты. Измышления романтиков, а ещё больше идеи социалистов-утопистов строились на том, что все несправедливости и злодеяния творятся вовсе не потому, что человек есть существо эгоистичное по природе, что тяга к выживанию за счёт других прописана в его мозге самой эволюцией. Они верили, что вести себя плохо человека вынуждают внешние условия, такие как социальное и вообще любое неравенство, частная собственность, а самое главное — те самые регуляторы, о которых мы говорили в главе «Религия, закон, нравственность». То есть семья, религия, закон, мораль, 208
нравственность, правила поведения. Отрицая инстинкты, социалисты-утописты просто не понимали, зачем эти ограничители нужны. По мнению мыслителей-теоретиков, они вредны, поскольку угнетают человека, ограничивая его свободу. Короче говоря, фантазёры считали, что для построения рая на земле надо дать человеку полную свободу ото всего. Любая власть и иерархия, будь то государственная или семейная, любые регуляторы поведения вредны и дискриминируют подчинённых. Идеи фантазёров доходили до предельной степени ахинеи. Например, в трудах социалистов ХІХ века отчётливо проглядывают измышления Руссо о том, что наиболее благоприятное место для человека — первобытное общество, лишённое частной собственности, семьи и государства. Там он сможет максимально развиться. Вообще идеи о благородном дикаре были очень распространены в ХУШ и даже ХІХ веках, однако не будем отклоняться от темы. Например, Энгельс почти прямым текстом утверждал, что самой справедливой формой общественного устройства является первобытный матриархат с его материнским правом, групповой семьёй, властью женщин, коммунизмом, отсутствием государства и частной собственности. В эволюции семьи, появлении религии, законов и морали он усматривал дискриминацию женщин (ну кого же ещё?). А чтобы построить рай на земле (по Марксу-Энгельсу — коммунизм), якобы нужно всего лишь вернуться к первобытным порядкам: уничтожить семью, частную собственность и государство. Вместе с религией и законом. Отменить расы, нации, социальные классы и другие различия между людьми вместе с культурной разницей. Дать слабым, угнетённым, малочисленным и гонимым много прав и дополнительные привилегии, дабы компенсировать «гонимость», «слабость» и «угнетённость». А во главе этого справедливого общества должны стать самые бедные, самые гонимые и обездоленные люди. Всегонавсего. Ещё одной особенностью социалистов марксистского толка было полное отрицание любых врождённых психических, поведенческих качеств в человеке (даже половых, в чём мы убедимся, когда дойдём до полового символизма). Социалисты-марксисты считали, что биология вообще и генетика в частности никак не влияет на поведение и образ жизни человека, а никаких врождённых поведенческих программ (инстинктов) нет. Многие марксисты вообще отрицали саму 209