Быть женщиной. Быть с мужчиной

Бирюков Александр Николаевич

генетику, называя её «вейсманизмом-морганизмом», буржуазной псевдонаукой. Касательно этого я очень рекомендую внимательно изучить историю Трофима Лысенко, Николая Вавилова, их противостояние, а также «лысенковщину» (собственно, половой символизм и есть социальная лысенковщина). Эта длинная и весьма неприятная история облегчит понимание того, о чём мы ведём и будем вести речь. Лысенковщина входила в канву марксизма, который утверждал, что поведение человека определяется только воспитанием в окружающей среде — дословно «бытие определяет сознание». То есть если человека с преступными наклонностями (вор-рецидивист или маньяк-убийца) поместить в коллектив добрых и справедливых людей, то этот преступник тут же осознает, каким он был плохим, и перестанет воровать и убивать. Будет честно трудиться и побивать рекорды. Если проституирующей индивидуалке дать работу швеи-мотористки или чесальщицы-мотальщицы, то она тут же перестанет торговать своим телом и будет честно трудиться 8 часов 5 дней в неделю. А по вечерам слушать лекции о том, есть ли жизнь на Марсе, и участвовать в заводском кружке самодеятельности. Кстати, как раз анализ проституции заставил социалистов очень бледно выглядеть перед собой же, так как наглядно показал, что вся это социологизаторская чушь не работает в реальности. Марксизм утверждал, будто проституция является плодом капиталистической несправедливости. Женщин якобы заставляет торговать собой низкий уровень жизни и безработица. Однако когда в СССР ликвидировали безработицу и наладили социальную справедливость (по утверждениям властей), проституция никуда не делась. По-прежнему профурсетки торговали собой в ресторанах, гостиницах, на улицах, на курортах. Иными словами, некоторая часть женщин сознательно и принципиально отказывалась работать руками или умом, предпочитая иное занятие. Даже в относительно сытые и благополучные 60-70-е гг. Наоборот, именно в 70-е гг отмечен рост проституции. И перевоспитываться в швей-мотористок куртизанки совершенно не собирались. Но постойте, как же так?! Ведь Маркс писал, ведь Энгельс говорил... Вот именно, чушь говорили эти два кабинетных фантазёра и их фанатичные

поклонники. И властям пришлось стыдливо прятать глаза друг от друга: за все послевоенные годы проституции — этому очень выраженному, очень негативному социальному явлению — практически не было посвящего ни одного серьёзного научного исследования. 210

Те, которые были проведены (две штуки), получили гриф «для служебного пользования», поскольку в пух и прах разбивали построения идеологов социализма. Власть настолько боялась признать наличие проституции как системной проблемы, что с 1955 по 1986 гг не решалась ввести одноимённую статью в УК или КоАП. С проституцией боролись по другим статьям (тунеядство, хулиганство, нарушение паспортного режима), но дать этому явленияю объяснение не могли. Вернее, сводили его к «отдельным нетипичным случаям паразитического существования». Которым тоже дать объяснение не получалось. Потому что в рамках марксистско-ленинской философии это не удавалось, а признавать, что данная философия ошибочна, было нельзя. Понимаю, всё это — от Фурье до Энгельса — звучит безумно. Но не надо забывать, что те времена были эпохой кабинетных теоретиков, предельно оторванных как от науки, так и от реальной жизни. Их труды по большей части стоит рассматривать как научно-фантастические сочинения. Эти люди, выходцы из имущих слоёв интеллигенции, получившие гуманитарное (т.е. оторванное от реалий) образование, жили на собственный капитал или на чужие подачки и философствовали в той степени и в том направлении, которые только мог создать их разум. К ним больше, чем к кому бы то ни было, подходит ирония Салтыкова-Щедрина о том, что эти люди верят, будто булки растут на деревьях, а куры летают жареными. Утопии социалистов ХІХ века поражают смелостью фантазии (в простонародье – ахинеей) потому, что их создатели смотрели на жизнь общества и мира вообще не изнутри, а словно турист из окна автобуса. Отрицание биологических ролей и биологической разницы между мужчиной и женщиной приводило к тому, что межполовое разделение ролей и труда выглядело как дискриминация женщин (хотя почему только женщин?). Тепличные философы понятия не имели, например, о сельском хозяйстве и вообще жизни в селе, где межполовое разделение труда самое необходимое и потому очевидное. У них не было опыта самостоятельного создания капитала с нуля, не было опыта управления персоналом, поэтому они не имели никакого понятия о том, зачем нужна иерархия и что случится, если её не станет. Они не жили в среде маргиналов и преступников, поэтому не понимали психологии ВП людей. Они не руководили тюрьмами и не представляли себе человеческих коллективов, построенных по всем правилам животного мира. Они никогда не управляли очень большими группами людей, поэтому 211

не знали, зачем нужны регуляторы инстинктивного поведения. К тому же многое из биологии, что известно сейчас, тогда не было изучено. Такие явления, как естественный и половой отборы, групповой отбор, наследственность и др. либо вообще не были известны, либо воспринимались как вздорные новомодные веяния. Однако идея о «раскрепощении угнетённой женщины» прочно вошла в социалистическую доктрину переустройства мира. Датой начала освобождения женщин (от чего именно — скоро узнаем) считается 8 марта 1857 года, когда ткачихи Нью-Йорка вышли на митинг, требуя одинаковой с мужчинами зарплаты. По другим данным, это были путаны, которые требовали выплатить жалование морякам, дабы те могли расплатиться с «ночными бабочками» за оказанные в кредит «услуги». Через некоторое время социалистки Клара Цеткин и Роза Люксембург потребовали отмечать эту дату как всемирный женский день. Эти дамы потребовали для женщин равных прав с мужчиной: права на образование, избирательное право, право свободного развода с мужем, право работать и ряд других. В общем-то, в их требованиях содержался здравый смысл. Например, образование снижает примативность человека, поэтому расширение кругозора было бы полезным для женщин. Право работать тоже содержит здравое зерно, поскольку таким способом жена может финансово поддержать семью, если муж потерял работу, заболел или стал инвалидом. В то же время в требованиях социалисток было немало мин замедленного действия, которые нам придётся обсудить в этой главе. Поначалу дела суфражисток шли так себе. Власти на их требования особого внимания не обращали, самих бунтующих дамочек всерьёз не воспринимали. Общество их осуждало, знакомые-друзья-родственники не понимали. Женщины выходили на не слишком многочисленные митинги и требовали себе больше прав. Не знаю, напомнило ли это современникам аналогичные римские события двухтысячелетней давности. Самым прозорливым, думаю, напомнило. Внезапно социалистические идеи феминизма нашли союзника невероятного и невероятно могущественного. Это был капитал, против которого боролись социалисты. Да, такой вот странный союзник нашёлся по ту сторону баррикад. Однако странность только кажущаяся. На самом деле бизнесу было очень выгодно «раскрепощение» женщин. И вот почему. 212

1. В условиях патриархальнй семьи бюджет домохозяйства складывался только из дохода мужа. Иными словами, вся семья — он, жена, несколько детей — жили только на его зарплату. Поэтому она должна была быть такой, чтобы её хватило на всех домочадцев. За меньшую сумму мужчине просто не было смысла работать — её не хватит на всех. Это распространялось абсолютно на всех мужчин, которые годились в качестве работников. Говоря современным языком, это было общее условие всех тех, кто продавал свой труд на трудовом рынке. Поэтому существовала так называемая семейная рента: женатый мужчина получал за ту же работу зарплату в полтора-два раза выше, чем неженатый. Работодатель был вынужден соглашаться на это условие, а среднестатистический мужчина мог на одну свою зарплату прокормить всю семью. Теперь же социалисты требовали права на труд и для женщин, что автоматически добавляло в бюджет каждого домохозяйства ещё один источник дохода. Капиталисты увидели в этом ресурс для сокращения мужских зарплат за счёт ликвидации семейной ренты. Если женщина тоже зарабатывает, значит, мужчине можно согласиться и на более низкую оплату труда — суммарно бюджет семьи не изменится. Те мужчины, кто скрепя сердце соглашался на новые условия (без ренты), имели конкурентное преимущество перед теми, кто попрежнему требовал «патриархальную» зарплату. Более сговорчивых нанимали охотнее. В результате и мужчина, и женщина остались в проигрыше - они оба работают за те деньги, за которые раньше работал один мужчина. Именно поэтому среднестатистический современный мужчина, в отличие от муж .ины ХІХ века, не может на одну свою зарплату прокормить всю семью. А вовсе не из-за того, что «мужчины измельчали, не тот нынче мужик пошёл». Пусть женщины, которые так говорят, винят в этом не мужа, а своих товарок-феминисток. Именно они добились отмены семейной ренты, выгнав женщин на работу. В выигрыше остаётся только капиталист, получая не одну, а две пары рабочих рук за те же деньги. 2. К тому времени, когда возникло движение суфражисток, маркетологи догадались, что женщина — лучший потребитель и идеальный покупатель. Во-первых, из-за своей конформности она отлично поддаётся рекламе. У неё можно создать приверженность к любым брендам и модам. При этом вещи можно менять хоть каждый сезон, заставляя женщин обновлять свой гардероб и аксессуары. Во-вторых, половой инстинкт требует от женщины для привлечения мужчин 213

выглядеть лучше всех конкуренток, а это отличная база для продаж дорогих, роскошных вещей и украшений. Мы помним, как древние римлянки тяжело переживали отсутствие у них драгоценностей и одежд из ценных тканей. В-третьих, женщины делают бОльшую часть спонтанных покупок ненужных вещей, что зачастую становится их хобби (теперь мы называем это шопингом). Многие женщины такими покупками лечатся от хандры. И в-четвёртых — самый важный пункт — женщина никогда не станет думать над вопросом «купить или не купить?» по простой причине, которая в неё заложена природой. И это — инстинктивное стремление создать себе максимальный комфорт здесь и сейчас. Что будет потом — её не волнует, её мышление тактическое. Если есть возможность сделать себе приятно и увеличить собственный комфорт, пусть даже краткосрочный, она его непременно улучшит. А это дополнительные продажи. Эти четыре причины делают из женщин отличных покупателей, причём таких, чей спрос можно формировать как угодно с помощью рекламы. 3. В патриархальной семье бюджетом управляет мужчина. Он решает, каким покупкам быть, а каким — нет. Он слабо поддаётся рекламе. Он планирует траты на будущее, а поэтому больше откладывает и меньше тратит. Он вкладывает деньги в своё дело вместо того, чтобы отнести их в чужой магазин, ресторан или туристическую компанию. Мужчины — плохие покупатели, и тот факт, что бюджет семей находится под их контролем, сильно огорчало владельцев крупного бизнеса. Идея разрешить женщинам работать, а стало быть, разделить бюджет, понравилась капиталистам. Это позволяло женщинам контролировать хотя бы часть денег, а согласно пункту 2 выудить эти деньги у них было гораздо легче, чем у мужчин. Однако перед капиталистами маячила куда более лакомая, но пока утопичная идея — сделать так, чтобы под управлением женщины оказалась не только её зарплата, но также и доход мужчины. А кроме того, все льготы и субсидии на детей, бизнес мужа и т.п. Иными словами, в идеале для крупного бизнеса все деньги семьи должна была контролировать женщина. К тому, как это реализовывалось, мы ещё вернёмся. Пока же продолжим повествование. 4. Люди-одиночки тратят денег больше, чем если бы те же люди жили вместе. Вместо одного холодильника им требуется два. Вместо одного автомобиля — два. Вместо одной квартиры -— две. Поэтому если развалить семьи и сделать всех мужчин и женщин одиночками, то они будут покупать гораздо больше. 214

5. Кроме того, семья предполагает создавать капитал (сбережения, наследство, называй, как хочешь), дабы передать его детям, сделать их жизнь лучше, сытнее. Поэтому лишь некоторая часть доходов семьи идёт на покупки. Остальное - на создание сбережений, семейного капитала для передачи детям. Если сделать семью бездетной или вообще отучить мужчин и женщин создавать семьи, то людям не для кого будет откладывать деньги, они будут вынуждены тратить их. Даже на совершенно ненужные

вещи. Итак, хотя конечные цели капиталистов не совпадали с таковыми у марксистов, предполагаемые тактические шаги были одинаковы. Это: 1) лишение мужчины статуса и функций главы семьи, разрушение семейной иерархии, превращение семьи в неуправляемую изнутри и хорошо управляемую извне структуру, подобную римской семье «Ѕіпе тапи» 2) в идеале — сделать так, чтобы люди не создавали семьи, жили поодиночке, а если и создавали, то бездетные, малодетные и кратковременные; 3) ослабление влияния регуляторов инстинктивного поведения (особенно религии и морали) на людей, демонизация религии, расшатывание морали, стимулирование инстинктивного поведения, особенно женского. Цель — максимально затруднить создание семей, сделать их непрочными и бездетными; 4) предоставление женщине всей полноты прав, особенно права на свободный труд; 5) подчинение хотя бы части, а в идеале — всего семейного бюджета женщине. Одним словом, семья, особенно крепкая, многодетная и пожизненная, особенно во главе с мужчиной, стала главным врагом суфражизма-феминизма. Её нужно было уничтожить. Итак, идеи суфражизма-феминизма пришлись очень по душе представителям крупного бизнеса. Эти идеи обещали одновременное снижение расходов на заработную плату и повышение доходов с продаж. Двойная (если не десятерная) выгода. А ради этой выгоды бизнес был готов раскошелиться. Суфражистки-феминистки стали получать неплохие денежные вливания, и их дела тут же пошли в гору. В газетах стали мелькать статьи об ужасах угнетения женщин. По радио принялись выступать люди, которые расписывали героические деяния лидеров феминистического движения. Появились политики, которые поддерживали женщин и борьбу за их права. И журналисты, и агитаторы, и политики получали обильную мзду за свою деятельность. Спустя очень непродолжительное время это распространилось на немалое количество развитых стран того времени. 215

Впрочем, не все политики, ратующие за феминизм, были продажными. Многие независимые политики и партии скоро осознали, что избирательное право для женщин сулит им, политикам, отличные перспективы. Дело в том, что мужчина — трудный избиратель. Прежде чем проголосовать, он сто раз изучит биографию кандидата, обязательно обратит внимание на то, что этот кандидат уже сделал. Мужчина проанализирует программу, причём для него недостаточно популизма и красочных обещаний. Он проверит, насколько вообще она реализуема и за счёт каких средств. Например, обещание увеличить финансирование охраны окружающей среды вовсе не убедит мужчину в том, что кандидат — гуманист и филантроп. Скорее, мужчина посчитает, сколько дополнительных налогов он заплатит (читай — из семейного бюджета) за это популистское обещание политика. Стратегическое мышление вкупе с аналитическими способностями и равнением на абсолютную, безличную справедливость делают мужчину очень плохим объектом для различных политтехнологий (читай — оболванивания). С женщинами всё иначе. С ними как раз политтехнологии отлично работают. Женщина не станет детально анализировать личность кандидата и его программу. Гораздо важнее, чтобы кандидат обладал импозантной, мужественной внешностью, бархатным, низким голосом, и речь его звучала властно. Чтобы политик соответствовал образу альфа-самца. Половой инстинкт женщин тут же сделает этого кандидата любимцем всех дам и девиц. А в программу (если вообще женщины станут её читать) важно написать побольше обещаний, особенно таких, которые в самые короткие сроки гарантировали бы рост комфорта и богатства женщины. Как эти утопические обещалки будут реализовываться и на какие деньги — не важно. Женщины клюнут, ведь задеты их самые сокровенные струны. Таким образом, избирательное право для женщин открывало невиданные доселе перспективы всевозможных политических технологий, афер и махинаций. И деятели всех уровней стали усиленно продвигать идеи феминизма. Это тоже касалось не какого-то одного государства, а многих. Не следует думать, что над реализацией феминизма работала какая-то тайная, полумифическая структура типа масонского ордена или секретного мирового правительства. Подобные конспирологические версии я часто встречаю в публикациях. Однако на самом деле нет совершенно никакой необходимости приплетать сюда тайные 216

ордена и правительства. Ведь, например, нет абсолютно никакой конспирологии в том, что во всём мире используются деньги и существует банковская система. Так же и феминизм — он просто оказался выгоден одновременно многим предпринимателям и политикам, и те были готовы вложиться в него деньгами и административным ресурсом. Ради будущей выгоды. Действует не какая-то магия или машины, зомбирующие людей лучами, а самые обыкновенные социально-психологические технологии, давно доказанные наукой. Однако это у них. А как обстояли дела у нас? У нас в 1917 году грянула социалистическая революция, и к власти пришли марксисты-большевики. Небольшой экскурс в ту часть марксизма, которая касается нашей темы, я сделал ранее. Чтобы не идти против истины, скажу, что у большевиков было много разумных идей. Ликвидация сословного неравенства и безграмотности, общедоступное образование, в том числе высшее, индустриализация, социальные гарантии инвалидам, пенсионерам, заболевшим и многое другое. Однако всё, что касается семьи, межполовых взаимоотношений, мужчины и женщины, шло в русле классического марксизма. То есть на грани самой бредовой фантастики. Вместе с классовой борьбой начался поход против семьи, которая сразу же официально была объявлена пережитком прошлого вместе с религией. По сути, большевики стали первыми настоящими феминистами, причём радикальными. В первые же дни своей власти большевики разрешили развод. Идеал нового мира — свободные половые связи или, на худой конец, групповой брак. Такой семьёй жили, например, Лилия Брик с двумя «супругами», одним из которых был Маяковский. В 20-е начале 30-х гг. снимались фильмы, например, о том, как передовая советская женщина-коммунистка сбрасывает с себя оковы патриархального брака и предаётся свободной любви. Она спаривастся одновременно с инженером и бравым моряком (все трое под одной крышей), а любит ещё одного. Порнографических сцен, конечно, не показывали (наверно, решили повременить до конца века), но всё и так ясно. Если муж не позволял жене изменять (а изменяли часто совершенно открыто) и не хотел воспитывать чужих детей, он считался несознательным элементом, которому не место в светлом коммунистическом будущем. Александра Коллонтай, посол России в Швеции, 217

выпускала методички для советских девушек и женщин-комсомолок, в которых агитировала не хранить девственность и верность супругу, а вступать в беспорядочные половые связи с любым мужчиной, который того захочет. Или которого захочет женщина. Она утверждала, что отдаться любому чужому мужчине для комсомолки должно быть так же легко, как выпить стакан воды. Разумеется, все религиозные и моральные правила, касающиеся семьи, были объявлены устаревшими. Курс был взят на растормаживание инстинктивных программ, которые в наибольшей степени соответствовали понятию МарксаЭнгельса о первобытном коммунизме. Правда, чтобы не вызвать непонимания среди народных масс, инстинктивное поведение были заменено эвфемизмом «любовь». В своём труде «Новая мораль и рабочий класс» Коллонтай писала: «семья как хозяйственная единица, с точки зрения народного хозяйства, должна быть признана не только беспомощной, но и вредной», «Коммунистическое общество упраздняет семью, семья утрачивает значение хозяйственной ячейки с момента перехода народного хозяйства в эпоху диктатуры пролетариата». Радовалась она и насаждению промискуитета, изменам: «Такой пестроты брачных отношений еще не знавала история: неразрывный брак с устойчивой семьей и рядом преходящая свободная связь, тайный адюльтер в браке и открытое сожительство девушки с ее возлюбленным, брак парный, брак втроем и даже сложная форма брака вчетвером». Она же ввела пояние «половой коммунизм». То есть общие жёны, общие мужья. Гдето мы об этому же говорили, не так ли? Да, в главе «Период дикости». Этот дикая групповая семья выражалась в формуле, которое высказал Маяковский: «Хорошая жена сама подбирает подходящую возлюбленную своему мужу, а муж рекомендует жене своих товарищей». Чувство стыда было объявлено ханжеством. В 1924-1925 гг в Москве (и по некоторым сведениям в других городах тоже) функционировало движение радикальных нудистов «Долой стыд». Члены движения считали, что настоящее равноправие людей может существовать только в голом виде. Они ходили голышом толпой по улицам и даже на работу, устраивали митинги. Кроме этого, жили групповыми семьями, где рождались «общие дети». Если отца достоверно установить не получалось, то женщина имела право на алименты с каждого, кто с ней сожительствовал в составе этой «долойстыдной» «семьи». Отличный бизнес: чем больше в такой свалке мужчин, тем больше получишь денег в качестве алиментов. 218

Дети непременно должны быть отделены от родителей и воспитываться коллективно, государством, как завещал Энгельс. Впоследствие это трансформировалось в современную ювенальную юстицию. Связь между поколениями, по мнению социалистов, непременно должна быть разорвана: так легче воспитывать «нового человека», то есть пехотинца социализма с «правильно ориентированными» мозгами. Без рода, без племени: иваны, не помнящие родства. Коллонтай писала, что социализм «снимет бремя материнства с женских плеч и переложит его на государство». Вторил ей и государственный деятель, законодатель Я.И. Бранденбургский: «Семья, конечно, исчезнет и будет заменена государственной организацией общественного воспитания и социального обеспечения». А декрет «О гражданском браке, о детях и ведении актов состояния» от 18 декабря 1917 г прямо говорил: «дети, произошедшие от сожительства, поступают в собственность республики». Вот так. Были дети своих родителей, а стали собственность республики. Как скот, дрова или мешки картошки. Делалось всё это под благовидным предлогом защиты женщин. Коллонтай писала: «вопрос освобождения женщины от тягот материнства решится сам собой, поскольку пролетарское государство установит совершенно новый принцип: забота о подрастающем поколении превратится из заботы семьи в заботу государства». Вот так-то, мы думали семья, а оно оказывается «тяготы материнства», от которых нужно срочно «освобождать» женщин. Путём отъёма и обобществления детей, разумеется. И откуда же растут уши у нашей современной ювенальной системы? Эмансипируясь от мужа, женщина попадала в тотальную зависимость к государству, которое решало, «освободить» её от «тягот материнства» или пока не надо. Луначарский утверждал, что при выборе, кто должен воспитывать детей: родители или школа, нужно отдавать предпочтение школе. Разве что провидческим даром можно объяснить слова С.Я. Вольфсона, который в книге «Социология брака и семьи» писал: «При социалистическом обществе дезинтеграция семьи достигнет своего завершения. Социализм несет с собой отмирание семьи». Это было словно пророчество. Мы увидим, что так и произойдёт. Замятин отразил этот промискуитетный угар в романе «Мы». Кстати, патриархальная семья дискриминировала женщину гораздо слабее, нежели социалисты, которые объявили её «экземпляром народного достояния». 219