Бывшие. Я до сих пор люблю тебя

Черничная Даша

— Покажи, — тяну его за руку на себя.

— В порядке все там, — отмахивается небрежно.

— Да господи! — обхожу его и прикрываю рот рукой: — Ох ты ж черт…

— Я ж говорю: нормально, — отходит от меня.

— У тебя там красное пятно во всю спину — это нормально?

Поднимаю с пола странную вазу. На ней много острых краев, видимо, они вспороли кожу. Насчет пятна во всю спину я, конечно, преувеличила, но порез там точно есть.

— Раздевайся! — выдаю уверенно.

Герман

оборачивается и криво улыбается:

— Котенок, если ты соскучилась по моему обнаженному торсу, могла и раньше сказать, — играет бровями, наглец.

Замахиваюсь и бью его клатчем по заднице.

— Титов, ты у меня сейчас договоришься со своим котенком! Быстро снимай рубашку. И скажи, где у твоего секретаря аптечка? Наверняка где-то должна быть.

— Тами, угомонись, со мной все в порядке, — а сам морщится.

Шумно выдыхаю, снимаю с себя пиджак и бросаю его на диван, сама выхожу в приемную. Тут по-прежнему пусто, поэтому я нагло лезу в шкафы, где, как мне кажется, может лежать аптечка, и нахожу ее, заглядываю внутрь.

Стандартный набор лекарств. Забираю ее и возвращаюсь в кабинет.

Возвращаюсь — и замираю прямо на пороге. Потому что Титов сделал то, о чем я его просила, и сейчас стоит передо мной с обнаженным торсом.

Я честно пытаюсь не пялиться, но ничего поделать с собой не могу. Стою как дура не в состоянии отвести взгляд.

Герман раздался в плечах с того момента, когда я видела его обнаженным в последний раз. Нарастил массу, на теле появился четкий рельеф.

— Нравится? — дергает бровью.

— Понятия не имею, о чем ты, — вздергиваю подбородок, а сама краснею, как девственница в первую ночь с мужчиной, а не тридцатитрехлетняя дама со взрослым ребенком и несколькими романами за спиной.

— Столько лет прошло, а ты так и не научилась врать, — смеется нагло.

— Титов, я сейчас уйду, — начинаю злиться.

Но это злость скорее на себя, потому что не могу контролировать свои эмоции в отношении мужчины.

— Не уходи, — говорит более серьезно. — В конце концов, мне помочь кроме тебя некому.

— Сейчас придет твоя секретарша.

— Она на обеде, вернется только через час. Я истеку кровью, пока дождусь ее.

— О, значит, ты уже истекаешь кровью? — закатываю глаза. — У тебя полный офис сотрудников. Кто-нибудь да поможет.

— Как ты себе это представляешь? Я не буду разгуливать полуголый по коридорам и искать помощи.

— А что, думаю, женская половина оценит, — хмыкаю нервно.

— Значит, нравлюсь, — довольный как слон.

— Титов!

— Все, Титова, иди сюда и спаси меня. Кто, если не ты?

Садится на диван, а я обхожу Германа со спины, достаю из аптечки все, что может пригодиться, и поднимаю глаза.

Рука с ваткой и перекисью замирает.

Его спина целиком забита татуировкой. Это одна большая картина.

Что-то атмосферное, даже пугающее. Использованы разные стили, но в целом тату смотрится очень сюрреалистичным, тем не менее безумно притягивает взгляд.

Рисунок темный, выполненный черным цветом. Ветхий, даже заброшенный дом в дремучем лесу. В окнах не горит свет — жилище было оставлено. Дом и сосны вокруг него укутаны туманом.

Я не знаю, кто это нарисовал, но у меня подкатывают слезы.

От картины веет одиночеством, безысходностью, концом жизни.

Тату тянется от плеч до самой поясницы. Это большая работа, в ней замешано много крови и боли.

Сама не замечаю, как кладу руку на спину Германа. Веду пальцами по полной, безжалостной черной луне, ниже, к макушкам сосен, еще ниже, по раскидистым ветвям к крыше дома. Очерчиваю дверь, понимая, что она никогда не откроется и в нее никто больше не войдет.

Рука скользит все ниже, по мерзлой, кажущейся мертвой земле, ловит дымку тумана, которая тянется вбок.

И я веду пальцами по этой дымке, по ребрам под рукой. Пальцы останавливаются под грудью Германа, там, где ощущается биение сердца. Рисунок заканчивается на двух маленьких фигурах. Не распознать, кто это. Одна чуть больше, вторая меньше.

Я не знаю, кто это. Мужчина, женщина, ребенок? Может, вообще призраки.

Хотя нет, знаю. Конечно, знаю.

— Не плачь, котенок, — хрипло говорит Герман и стирает шершавым пальцем мне слезу, а вторую руку кладет поверх моей, прижимая ее к сердцу сильнее.

Я чувствую, как оно наращивает ритм, стучит гулко, отзывается.

Поднимаю взгляд и смотрю на мужчину, которого любила когда-то очень давно, кажется, в прошлой жизни. В той, где я была наивной фантазеркой, надеющейся на светлое будущее.

Герман проводит по моему лицу костяшками пальцев, устало улыбается.

— Это… — мой голос осипший, как после долгой ангины, — это очень красивая татуировка.

Вместо ответа Герман продолжает гладить меня по щеке, не сводит взгляд с моего лица.

— Когда… когда ты сделал ее?

— Двенадцать лет назад, — отвечает он.

— Расскажешь, что она означает? — мне почему-то нужно знать, почему Герман вот уже двенадцать лет носит на себе эту нарисованную жизнь.

Титов усмехается, но продолжает смотреть на меня с теплотой.

— Когда-нибудь я расскажу тебе.

— Когда-нибудь, но не сейчас?

— Не сейчас, — качает головой.

Всхлипываю в последний раз и стираю последние остатки влаги с щек, снова захожу за спину Германа, прикладываю ватку.