Царь нигилистов 6

Волховский Олег

— А, швейцарского шоколада! — воскликнул кондитер. — Есть!

— Восемьдесят штук.

Он не надеялся, что у арестованных хватит выдержки, чтобы растянуть шоколадки на подольше и решил взять с запасом. Шоколад перетянул по цене всё остальное вместе взятое.

Напоследок он завернул в мясную лавку.

— Пост, Ваше Императорское Высочество, — заметил Мандерштерн, — не сможем мясо дать.

— А, да! — сказал Саша. — Действительно. Где у вас тут рыба?

Ему показали лавку, и он купил сорок фунтов вяленой рыбы, попросив

нарезать тонкими ломтиками, расфасовать в пакетики и прислать в Петропавловку.

— Мы бы сами нарезали, — заметил Мандерштерн.

— Я достаточно законопослушен? — поинтересовался Саша.

— Да-а, — протянул генерал. — Даже удивительно насколько.

— Ну, я же ясновидящий, — выдал Саша стандартную отмазку.

В сани грузили совместными усилиями Митьки, унтера и приказчиков из лавок. Саша из чистого задора подхватил мешок с мандаринами и положил в сани. Он показался неожиданно лёгким. Почти семнадцать килограммов: вроде, должно чувствоваться. Обвесили что ли? Но по количеству похоже на правду. Вряд ли бы решились радикально обвесить «государева сына». Хотя, кто их знает!

Сани полетели вперёд, к Неве, и с Дворцовой набережной съехали по деревянному, покрытому снегом помосту, прямо на лёд.

Исаакиевский и Троицкий мосты на зиму были разобраны. Летом они стояли на маленьких грузовых судёнышках — плашкоутах, в переводе с немецкого «плоских лодках». К началу ледостава плашкоутные мосты убирали, и зимой все переправы были по льду.

Погода была отличная, солнце освещало шпиль Петропавловки и зажигало искрами мелкие снежинки, что кружились в воздухе. Только мороз хватал за щёки и нос. Холодновато для десятого марта по новому стилю, словно природа забыла о григорианском календаре и переключилась обратно на юлианский.

Прямо по льду летели тройки, неслись конькобежцы на привязанных к валенкам ремешками «снегурках», ехали по ледяным дорожкам грубо сколоченные двухместные деревянные кресла, которые толкали перед собой бедно одетые люди на коньках — наши отечественные рикши.

Прямо на льду реки стояли конические чумы самоедов (то бишь ненцев), и хозяева катали желающих на северных оленях.

С Фонтанки и Мойки, где были устроены катки, доносились звуки духовых оркестров, а из балаганов у берега — запах жареной корюшки.

И Саша подумал: «Ну, что народу неймётся? Классно же!»

Рикш, конечно, жалко, но ничего: изобретём двигатели внутреннего сгорания, проведём электричество, пустим трамваи — и всё будет тип-топ.

Большая часть путников вскоре свернула налево, к Васильевскому острову, и только сани коменданта — направо — к Петропавловской крепости.

Интересно слышат ли они музыку, шум переправы и запахи еды там, за крепостными стенами?

После поворота стало гораздо тише, и запахи остались позади.

— Ваше Императорское Высочество, — сказал Мандерштерн. — Могу я спросить…

— Конечно.

— Понимаете, я был готов к тому,

что вы привезёте подарки арестантам, все наслышаны о вашей доброте. И государь сказал: пускай. Но я ждал, что юноша вашего возраста безделушки подарит, конфеты, пирожные… Вы купили шоколадки, конечно, но и всё… Ясновидение, понимаю… Но вы накупили таких продуктов, словно годы провели в заключении.

— Пять суток, — улыбнулся Саша, — на гауптвахте. Мне цесаревич тогда принёс мандарины, были очень кстати. А шоколадки долго хранятся и поднимают настроение. Только бы они их не съели в один присест.

— Можем по одной в неделю давать.

— Нет. Все сразу.

— Не украдёт никто.

— Может быть. Но я не смогу проверить. Относительно остального. Капуста и лимоны, как я и говорил, от цинги. Я слушал обзорный курс медицины Николая Ивановича Пирогова.

— Пирогов, значит, — задумчиво повторил комендант.

— Не думаю, что академика Пирогова можно в чём-то упрекнуть.

— Да я не об этом!

— Остальное долго хранится, — объяснил Саша. — Про безделушки хорошая идея. Я бы им подарил часы, но ведь запрещены наверняка.

— Да.

— Во-от, а вы не верите в ясновидение.

— То, что ножи арестантам запрещены, вы тоже знали?

— Ну, разумеется, — улыбнулся Саша. — И молотки для орехов. По-моему, очень очевидная мысль.

Часы на башне Петропавловской крепости пробили одиннадцать.

— Во сколько у них обед? — спросил Саша.

— В двенадцать.

— Как раз успеем разгрузить.

Сани поднялись по деревянному помосту к Невским воротам крепости и поехали к Петропавловскому собору, там повернули налево и миновали Монетный двор. В западной крепостной стене имелись высокие ворота с портиком над ними и парами пилястр по бокам. Всё оштукатурено и выкрашено нестрашный песочный цвет.

Они въехали под романскую арку. Двери были в косую полоску ёлочкой, как будка квартального надзирателя.

Мандерштерн сошёл с саней и негромко постучал. В маленьком окошечке появилось лицо солдата.

— Сейчас, Ваше высокопревосходительство!

Створки ворот заскрипели и разошлись в стороны.

Впереди была узкая замерзшая протока с деревянным мостом через неё, а на другом берегу — белое одноэтажное здание, длинное, как барак, с окнами снизу на две трети закрашенными белилами. Над крышей здания возвышались кроны нескольких деревьев.

Мостик вёл к единственной двери тоже выкрашенной «ёлочкой», рядом с ней стояла будка охраны.

Над дверью, что самое смешное, тоже был портик.

— Здесь содержался царевич Алексей? — спросил Саша. — В его ведь честь назвали?

— Нет, Ваше Императорское Высочество, — ответил генерал.

Солдат, который открыл ворота, услышав обращение, вытянулся во фрунт и салютовал саблей.

— Я тоже так думал, — продолжил Мандерштерн, — но нет. Царевича заключили в Трубецкой бастион.