Царица Армянская
Шрифт:
— Я пришел, чтобы испросить у тебя благословения... Сообразно твоему
желанию...
— Мое желание заключается в том, чтобы ты впредь не показывался мне
на глаза.
— Понимаю, — сказал он в ответ. — Таково желание царицы,
сокрушительницы врагов, жестокой правительницы. Но по-иному думает
Мари-Луйс — женщина. Другими чувствами полнится твое сердце, твоя плоть,
твоя душа!..
— Прекрати!
— Ничего ты не в силах утаить
женщина, несчастное существо, восседающее на троне, ничего ты не
скроешь!..
— О богиня Эпит-Анаит! — воскликнула в свою очередь Мари-Луйс — И
зачем ты только вселила в меня эту слабость!
— Твоя слабость от твоей человеческой сути. Не сердись, что отвечаю
вместо богини, к которой ты обращала свой вопрос. И еще осмелюсь сказать,
моя царица, что эта твоя слабость прекрасна и чиста, как воды Евфрата на
заре...
Мари-Луйс долго была словно в дурмане. Но, придя наконец в себя,
предложила Таги-Усаку сесть. Он опустился на низкую тахту против высокого
кресла, в котором восседала царица, и показал ей маленькую лепную
статуэтку, не больше чем палец.
— Вспомни, великая царица, этого божка, — сказал он тихо. — Ты
подарила мне его, когда еще не была царицей Так вот он, твой бог, глаголет
моими устами, что следует положить конец нашим страданиям.
Мари-Луйс долго смотрела на статуэтку.
— Удивляюсь, зачем ты хранил это бездушное творение.
— Из любви к тебе, о Мари-Луйс.
— Ко мне?!
— Из любви к моей царице...
— Вот так-то! И всегда ты обязан говорить только так.
Вошла прислужница и, поклонившись, пригласила к завтраку. Мари-Луйс
поднялась и сделала знак Таги-Усаку, чтобы следовал за ней.
Они вошли в большой зал. По обе стороны от входа тянулись ряды
тяжелых колонн. А противоположная относительно двери стена сплошь была
увешана изображениями богов и священных животных.
Царица пригласила Таги-Усака за небольшой столик.
Они поели, выпили пива, и после затянувшегося молчания царица вдруг
сказала:
— Говори же, Таги-Усак.
— Да нечего мне сказать.
Мари-Луйс сердито глянула на него.
— Так уж и нечего?.. Есть, безбожная душа. Наверняка есть. И я даже
догадываюсь что. Да, да. Почитатель богов зла! Знаю, как ты, в надежде
облагородить свою нечистую кровь, чего только не делал, чтобы обрести мою
близость, близость возлюбленной дщери богини Эпит-Анаит. Но это тебе уже
никогда не удастся. Потому что хоть ты человек и ученый, и по моей воле
свободный,
был и останешься рабом. Слышишь, рабом!..
Таги-Усак покрылся холодным потом. Ужасно было то, что сейчас с ним
творилось. Он безмолвно наблюдал за царицей, за ее смятенностью, за тем,
как она менялась в лице. Понимал, что все это — следствие пережитых
страданий и ужасов, и жалел ее. На борьбу с многобожием сила у нее есть,
но во всем другом она бессильна, как бессилен всякий обыкновенный человек.
Мари-Луйс воззрилась на него своими огромными горящими очами.
— Ты безучастен и печален, друг мой?
— Не более обычного, царица.
— Да нет, и этого тебе не утаить. Но о чем печалишься? Что воды наши
отравлены, птицы больше не поют или девушки разучились целоваться?..
Таги-Усак молчал и с горечью думал, что напрасно он пришел сюда.
А царица вдруг, словно ее подменили, сделалась, как в былые времена,
мягкой и ласковой и тихо заговорила:
— Против судьбы не пойдешь. Черная болезнь всеядна и живуча. Я вот
вырвала ее из сердца, кинула в огонь, а она и там ожила. Колдовство, да и
только... Чуется мне, грядет какое-то несчастье. Не видать нам безоблачных
дней. Богиня Эпит-Анаит, верно, нашлет на нас новое испытыние... Ты тоже
предчувствуешь это, друг мой Таги-Усак?
Он внимательно посмотрел на нее:
— Предчувствую, царица...
И гнетущая боль снова объяла его: сказать или не сказать, зачем он
пришел?!
— Я ценю твою откровенность, — услышал он снова голос Мари-Луйс. —
Однако, являя собой благородство и мудрость, ты умеешь сдерживать свои
чувства. Но временами эта сдержанность становится невыносимой...
Таги-Усак с надрывом промолвил:
— Что ты от меня хочешь, великая и могущественная царица?
— Милосердия... Но не того, что дается твоими амулетами... На уме у
тебя не то, что ты изрекаешь. Смотри, сейчас я молю о милосердии, а может
случиться, отсеку его...
— Как отсекла голову Арбок Перча?.. — усмехнулся Таги-Усак и решил,
что он скажет, зачем пришел сюда, как бы это ни было жестоко и гибельно. —
Я правильно тебя понял, царица?
— Может, и да.
— Как бы то ни было, во мне нет зла против тебя. Хотя слышу я каждый
день столько всего недоброго о твоих деяниях...
— Помнишь тот страшный день в храме, когда ты спас меня от жрецов?..
Может, забыл, а? Но я-то — нет.