Царская дыба (Государева дыба)
Шрифт:
Они вышли за ворота, и Зализа обратил внимание на однообразно одетых пленниц:
– Вы полонянок-то как, обрюхатили? – деловито поинтересовался он.
– Дык... – запнулся Игорь. – Мы как-то...
– А что же? – отказался понимать его смущение Зализа. – Бабы завсегда должны рожать детей. Полонянки – холопов, жены – бояр. А коли не нужны никому: так и продать их татарам, те баб пользовать мастера.
– Почему не нужны? – покачал головой Картышев. – Нужны.
– А коли нужны, ты собственность свою на нее покажи. Хочешь, к ноге привяжи, хочешь, спать рядом клади,
– Ты, Семен Прокофьевич, прямо как на скотину на них смотришь! – не выдержал Картышев. – “Брюхатость”, “опорос”!
– А тебе коли не нравится, – внимательно посмотрел ему в глаза Зализа. – Выбери, кто человеком быть достоин, да под свою защиту возьми. А без мужа, что защитить, приласкать, наказать, али поддержать завсегда может, баба скотина и есть.
– Женщина тоже человек, такой же равноправный, как и мы. У нее тоже разум, тоже честь есть, – попытался утвердить свою мысль Игорь, но опричник только рассмеялся в ответ:
– А коли я любую из них опрокину сейчас, да подол задеру, где ее разум и равноправие будет? У бабы честь есть, пока она под защитой отца своего состоит, мужа, али детей возмужавших. Вся ее честь, все равноправие в мужчинах, что рядом живут, хранится, и нигде более.
* * *Юля вернулась из леса близко к полуночи, благо летние дни в Северной пустоши стоят долгими, и сумерки наступают поздно. Медведя ей завалить не удалось, но на поясе висели двое длинноухих, а за плечами – небольшой кабанчик. Сваты к этому времени уже давно уехали, захмелевшие одноклубники разошлись по избам, Андрей Калтин и Коля Берзин по поручению отца Тимофея рванули на лодке к Порожку, в ближайшую купеческую лавку, за водкой, и только пара полонянок, негромко переговариваясь, домывала котлы.
Юля угрюмо дошла до кухни, кинула добычу на стол, сама усаживаясь на лавку:
– Вот, разделайте завтра в общий котел. И пожрать что-нибудь дайте, а то жвачка вяленная в зубах навязла.
Полонянки всплеснули руками, метнулись к центральному двору. Лучница проводила их недоуменным взглядом, покрутила пальцем у виска и принялась сама шарить по горшкам в поисках остатков общего ужина. Вскоре ей удалось обнаружить тушеное мясо – она тут же отвалила себе изрядную порцию в уже помытую деревянную плошку и вытащила из заднего кармана брюк алюминиевую ложку, оставшуюся с далекого двадцатого века.
Со стороны двора показалась изрядная делегация, во главе которой бежали пленницы, а за ними шествовали отец Тимофей, Игорь Картышев, семенил Миша Архин, позади поспешала Зина и Тамара.
Теперь Юля встревожилась всерьез, замерев с поднесенной ко рту ложкой, но во здравом размышлении мясо в рот все-таки переправила, решив, что в желудке пользы от него станет больше.
– Дочь моя, – прокашлялся, подступив, иеромонах. – Весть я принес для тебя важную и благую...
– Вы так смотрите, – не выдержала девушка, – словно меня из олимпийской сборной опять поперли.
– Какая
– Что, опять?! – бросила Юля ложку. – Да пошел он в задницу! Не нужно мне никакого Батова! Да зарасти оно пшеном!
– Как это зарасти?! – рыкнул отец Тимофей. – Я уже согласие дал!
– Вот ты за него замуж и иди! А мне этот Варлам уже вот так, – Юля чиркнула себя пальцем по горлу.
– То иди, то тикает, то опять иди!
– Да он не тикал от тебя, дура! – протиснулся вперед Архин. – Он сватов помчался посылать! За сватами! Поняла?
– Не пойду я за этого белоглазого, – фыркнула Юля уже не так уверено. – Не хочу!
– Как это не пойду! – опять подал голос монах.
– Я здесь Господом тебе заместо отца поставлен! Да как ты мне перечить смеешь! – он со всей силы грохнул кулаком по столу, а другой протянул вперед висящий на груди тяжелый крест. – Прокляну! От Церкви отлучу! С глаз прогоню навеки! А ну, смири гордыню немедля и отвечай с покорностью: пойдешь по воле моей и Господней за сына батовского Варлама?! Пойдешь, охальница, али воле отцовской перечить посмеешь?!
– Сейчас она даст ему в глаз, – подняв брови, предсказал Миша Архин.
Но Юля в наступившей тишине смиренно вздохнула:
– Ну, коли так... Тогда, конечно, пойду, – и губы ее расползлись в глупой бессмысленной улыбке.
* * *К полудню третьего, с визита сватов, дня Каушта вымерла: только легкий дымок вился над трубой стекловарни, разбрелись по загонам без присмотра коровы и свиньи, не стучали в лесу топоры, а при звуках бубенцов со стороны дороги и возящиеся на кухне женщины присели за плиту, прячась от посторонних глаз. Отец Никодим, в накинутом поверх рясы овчинном полушубке, Игорь Картышев, Зина – да почти все одноклубники притаились во дворе за запертыми воротами. Бубенцы стихли, и вскоре послышался громкий стук.
– Кто там? – грозно спросил монах.
– Проезжие люди добрые, – откликнулись из-за ворот.
– Что надо?
– С дороги мы сбилися, хозяева! Впустите обогреться.
– А откуда вы, проезжие?
– Сами мы из земель дальних, неведомых. Стоят там горы невиданные. Орел десять дней ввысь летит, до вершины не долетает. Промыты там овраги невиданные. Как камень бросишь, три года до дна самого летит. А купцы там какие, заглядение. Какой товар не предложи, завсегда покупают, о цене не спрашивают.
– Хороши купцы, нечего сказать, – покачал головой иеромонах. – На таких, вестимо, хоть одним глазком, но поглядеть потребно. Отворите ворота!
Створки разошлись, и одноклубникам стала видна довольная физиономия Зализы.
– Проезжие, чай, передрогли с холоду-то, – забеспокоился отец Тимофей. – Зинаида, налей им сбитеньку горячего с дороги.
Женщина, кивнув, сняла с бочки с питьевой водой ковш и из привезенной накануне крынки до краев наполнила крепкой яблочной водкой. Зализа, продолжая сиять, как начищенный умбон, поднес корец ко рту, сделал глоток – глаза его мгновенно округлились, но старший сват устоял и мужественно осушил емкость до дна.