Царственный паяц

Северянин Игорь Васильевич

догадываться, что уродливая иностранщина подпущена для шутки.

Очень портят русскую речь, особенно стиховую, чужесловы несклоняемые. Крайне

242

странно и даже непонятно заглавие «Колье рондо» - как смелый новщик не догадался

назвать это «рондовым ожерельем» или м. б. «рондовым венком»? Нехорошо звучат

также:

«я к вам по поводу Торквато Тассо» и «мы, изучившие Торквато Тассо» —

употребленные, несмотря на рифму, принцесса «Интасса» (Поэза трех прин

цесс)*; подходят ночи в сомбреро синих (Коктебель) - по-испански было бы

sombreros; там, где все палаццо из пластов базальта (Боро- нат) — по-итальянски было

бы palazzi. Впрочем, в «Интродукции» поэт смело и недурно сказал: его палаццо из

палацц, а в другом месте (Фантазия восхода): «Осанна» гремит за «Осанною».

Непонятные слова у Игоря иногда представляют отзвуки из литературы, истории и

географии, как: Нарцисс Сарона, Соломон (Рондели); властелин Миррэлии (Боа из

хризантем) и «опять в Миррэлии приветливой ловлю стремительных форелей» (В

Миррэлии); «Кэнзели» (заглавие в Громокипящем кубке); напевая из Грига (Воздушная

яхта); с визитом к самому Палладину (Тж., заметим, что не у Карла Великого); в белом

ранчо (Madame Sans-Gкne); краснокожий метал бумеранг (Тж., - австралийское

метательное орудие); оставляя рюмку с Бени- карло (В госпитале); улыбно светит с

неба Син (Балькис и Валтасар, 2); вдруг заискритесь, как Мумм (Поэза о Фофанове);

бросаетесь в траву, Снегуркою-Тианою мечтая наяву (Песенка-весенка); поверяя

пламенно золотой форминге чувства потаенные (Нерон) — греческое phor- minx, арфа;

раз душу переехали квадриги (Колье рондо) — латинское quadriga, четырехконная

колесница; «Кальвиль раздория» среди принцесс (Поэза о трех принцессах).

Любовник уйдет от меня, «оставив мне незримый гиацинт» (Berceuse осенний) —

это чуть ли ни намек на греческое предание о юноше Гиацинте, превращенном в

цветок, будто бы с написанием его имени.

Кое-где наш поэзник выразился туманно и помимо словарных новшеств. Так, мы у

него читаем: мне хочется, чтоб сгинул, чтоб исчез тот дом, где я замужняя невеста

(Berceuse осенний); тщетно я терзался: кто ты? амулетка, верная обету? лилия ль с

вином? (Четкая поэза); твоей симфонией слепой я сердце захлесну! (Грасильда, 3);

утомленная женщина, отшвырнув голенищи, растоптала коляскою марьонетку проказ...

(Марионетка проказ); принцессы в Игорев призрачный терем «вошли, как Ромул и как

Рем» (Грозовое царство); дева с поля! Кто же имя девы вкусит (Весна —

из

последующего видно, что это значит «узнает»); Квадрат квадратов (как заглавие);

повсюду сонъ, везде туман, как об-

* Торкват Тасс (вспомним общеизвестную элегию Батюшкова «Умирающий Тасс»)

прежде для всех был Тассом — лишь недавно мы стали блистать глубоким знанием

итальянского языка, где он Torquato Tasso. Это «о» — обычное окончание итальянских

предметниц, коему соответствует наша бессуффиксность (на письме — ъ) и связанное с

нею склонение.

руч голоса... (Грасильда, 2); душа прибоем солона (Крымская трагикомедия). Сюда

же отношу и следующие места, где, правда, есть ново- творки, но вполне понятные, так

что неясность вышла помимо их: по аллее олуненной вы проходите морево (Кэнзели)

— проходите, точно море?!; ручьиться шелестно в извивах душ («Любить

единственно»); он — первый, кто сказал, что все былое безвопросно (Крымская

трагикомедия).

С другой стороны встречаются рискованные слова и обороты, кои нисколько не

мешают понятности. Таково переносное употребление цветовых названий в

следующих примерах: пойте... о улыбке лазоревой девичьей (Berceuse) — об улыбке,

ясной, как небесная лазурь, с чем однородно: мне хочется тебя увидеть, печальную и

голубую (Элементарная соната), а также: Клавдий так лазорев (Нерон); алые шалости

(Диссона), возврат любви мгновений алых (Сонет: «Любви возврата нет»), ты долго

243

пожил ало (Дель-Аква-Тор, I) —алый, конечно, яркий*. Понятны и следующие случаи:

она, завесенясь, смахнула слезу- незабудку (Отравленные уста, 4), т. е. прояснилась

лицом и отерла слезу, еще напоминавшую о печали; где спит палач-вулкан на страже

зова (Октавы) — спит в ожидании часа губительного извержения; злак лазурит

спокойствие в нерве, не зная словесных клоак (И рыжик, и ландыш, и слива) - былинка

проясняет и успокаивает чувства, без грязной речи человеческой; сомнамбулен ликий

опал (Балтийское море) — желтоватое лицо сонно-мечтательно; проборчатый,

офраченный кар- тавец (В лимузине: лимузин — какая-то повозка); о девоженщине,

сковавшей мне уста противоплесками чарующих речей, противоблесками волнующих

очей (Кладбищ., поэзы, 1); как мне северно, как южно верить этой общей лжи! (Поэза

доверия), т. е. бросает и в жар и в холод; (море) ежецветно (Эстляндская поэза) —

бывает всякого цвета, меняет свой цвет; они возможники событий, где символом всех

прав - кастет (Поэза истребления) - люди, делающие возможными; звяк шпор и сабель