Царственный паяц
Шрифт:
среброзлат («Провижу день») — золотые и серебряные шпоры и сабли звякают.
Не раз, однако, причуды крайне затрудняют понимание. Я никак не мог уяснить
себе следующих мест. Смеется куртизанка. Ей вторит солнце броско (Каретка
куртизанки); прошли века, дымя свои седины (Дель-Аква-Тор, 3); я их приветил: я
умею приветить все, - божи, Привет! (Эго-фут., Эпилог, 1), также: божит земля, и все на
ней божит
* Однако, когда в «Поэзоконцерте» говорится
робко гадаю, что он для поэта ало-голубой, т. е. и страстно-яркий, и небесно-
возвышенный.
(Валерию Брюсову); сонные сонмы сомнамбул весны санно манят в осеянные сны
(Сонмы весенние); лунные плены былинной волны (Тж.); примагничены к бессмертью
цветоплетью сердца углубные в медузовой алчбе (Романс III); случайных дев хотел в
мечту я осудьбить (Она и он); Душа все больше, все безгневней, все милодушнее она...
(Предчувствие поэмы) — знаю выражение «за милую душу» (в изобилии), но оно сюда
не подходит.
Очень мудрено приведшее в отчаянье Амфитеатрова двустишие;
Душа твоя, эоля,
Ажурить розофлер (Бриндизи).
Хотя и догадываюсь, что это значит «душа твоя веет зефиром из-за розовой кисеи
платья» (ср. тюли эоля качала Марчелла: «грустно, ве- сенне усни!» Эскизетка), боюсь
несколько, чтобы Игорю по случаю моего толкования не пришлось повторить слова
того мудреного немецкого фи'лософа, который должен был признаться, что только один
ученик его4понимал, и тот — превратно.
При чтении Северянина, таким образом, нередко затрудняешься значением слов, и я
совершенно серьезно примыкаю к шуточному желанью Амфитеатрова, чтобы издания
вашего поэзника были снабжены списками малоизвестных и не совсем ясных слов —
такие словарики действительно иногда прилагались к произведениям чешских
писателей в пору возрождения чешского языка и литературы, когда насочиняли немало
новых слов*.
Но приложения к поэзам грамматики можно требовать только в насмешку. В
области словомена, управления и распорядка у Игоря особенностей почти что нет, а что
есть, понимания не затрудняет.
Очень редки и вполне понятны особые формы склонений. Таковы: «матью» вм.
матерью (рифма: благодатью), в Благодатной поэзе, чему я знаю параллель у польского
поэта XVII века Веспазьяна Коховского, порифмовавшего мёцё (maria) на брёцё (bracia)
– братьей, братьями**; глазы — четырехкратно: «о, поверни на речку глазы! (я не хочу
сказать глаза) - Июневый набросок, океан струится в мозг и в глазы - В коляске
244
Экслармонды, глазы вниз - Поэза детства м. и отроч., олуненные глазы — Колье рондо,
4.
* Замечу здесь же, что меня при настоящей работе затрудняли еще оглавленья,
расположенные не в азбучном порядке.
** У Коховского вольность эта не то оправдывается, не то усугубляется тем, что
самое слово «мать» (mac) у поляков издавна устарело, заменяясь производным matka.
ке «Свиные глазы не боятся грязи» и кажется крайне вульгарной, но не знающий
поговорки, вероятно, почувствует здесь такой же архаизм, как «домы» вм. домй:
«Благословенны ваши домы!» (начало одной вещи в сборнике Victoria Regia).
Собственно неправильно, но встречается помимо Игоря «помой» вм. помоев (Мисс
Лиль). Еще я отметил: почтенные отцы, достойные мужи (На смерть Фофанова) - князь
Вяземский, напротив того, допустил «Герои, славные мужья» вм. мужи. Укажу далее:
на лилий похожи все лебеди (Фантазия восхода), т. е. винительный падеж в форме
родного от имени неодушевленного; сгребает все без толка вм. бёз толку (Метёлка-
самомёлка); колыхает вм. колышет (Баллада), что встречается и у прежних писателей;
деепричастие «ткя» — необычное, однако вполне соответствующее введенному и в
литературу народному ткёшь, ткёт, ткём, ткёте, с «к» вм. фонетически правильного «ч».
Форма множного числа «голенищи» (Марионетка проказ) очень кстати отличает это
число от одинного, тогда как при окончании -а разница была бы только на письме; я бы
даже порекомендовал Игорю внести народное окончание -и, -ы вм.
– а, нередкое у более
ранних писателей (так, у Пушкина), в одно, теперь неясное, место «Златолиры», в поэзе
«Я запою», и написать:
Я запою улыбок солнцы...
Сердец раскрытые оконцы *.
Точно так же речи не затемняют и даже яснее указывают на грамматическую роль
слова («сказуемость»), очень любимые Игорем краткие прикладки, напр.: весенний
день горяч и золот (Весенний день); запад был сиренев (Письмо из усадьбы); где волна
бирюзова («Это было у моря»); ваша тальма лазорева (Кэнзели); как» мы подземны!
как мы надзвездны! как мы бездонны! (Хабанера III); в тундре стало южно (Юг на
севере); как мраморна печаль (А если нет?); скалы пус- тынно-меловы (От Севастополя
до Ялты); их мотив был так чарующ (Неразгаданные звуки); чья дипломатия апашева
(Поэза о гуннах); грядущий день весенен, дивен, сиренен, птичен, солнчен, злат! («Во
имя зорь весны грядущей»). Единичен обратный случай: девы... брачу- ясь радые