Царственный паяц
Шрифт:
269
Я только вчера прочитал его книгу, и теперь в душе осколки его строф:
— Ножки пледом закутайте, дорогим ягуаровым...
— Виконт сомневался в своей виконтессе...
— Вы прислали с субреткою мне вчера хризантемы...
— Дворецкий ваш... на мраморной террасе...
— Mingon с Escamillio! Mingon с Escamillio! Шампанское в лилии святое вино!
О, лакированная, парфюмерная, будуарно-элегантная душа! Он глядит на мир
сквозь лорнет, и его эстетика есть
о звездах, о смерти, я читаю у него между строк:
– Гарсон! сымпровизируй блестящий файв о’клок.
Его любимые слова: фешенебельный, комфортабельный, пикантный. Не только
темы и образы, но и все его вкусы, приемы, самый метод его мышления, самый стиль
его творчества определяются веерами, шампанским, ресторанами, бриллиантами. Его
стих, остроумный, кокетливо-пикантный, жеманный, жантильный, весь как бы
пропитан этим воздухом бара, журфикса, кабарэ, скетинг-ринга. Характерно, что он
ввел в нашу поэзию паркетное французское сюсюканье и стрелку называет пуантом,
стул — плиантом, молнию — эклером и даже русскую народную песню озаглавливает
«Chanson Russe». Фиоль, шале, буше, офлёрить, эксцессерка, грезёрка, сюрпризёрка —
на таком жаргоне он пишет стихи, совсем как (помните?) мадам де Курдюков:
Вам понравится Европа.
Право, мешкать иль не фо па,
А то будете малад,
Отправляйтесь-ко в Кронштадт.
Же не её па, же нире па,
Же не манж па де ла репа.
И не странно ли, не изумительно ли, что все же, несмотря ни на что, его стих так
волнующе-сладостен! Дух дышит, где хочет, и вот под вульгарною личиною сноба
сильный и властный поэт. Бог дал ему, ни с того ни с сего, такую певучую силу,
которая, словно река, подхватит тебя и несет, как бумажку, барахтайся сколько хочешь:
богатый музыкально-лирический дар. У него словно не сердце, а флейта, словно не
кровь, а шампанское! Сколько бы ему ни было лет, ему вечно будет восемнадцать. Все,
что увидит или почувствует, у него претворяется в музыку, и даже эти коляски,
кабриолеты, кареты, - ведь каждая в его стихе звучит по-своему, имеет свой
собственный ритм, свой собственный стихотворный напев, и мне кажется, если б
иностранец, не знающий ни слова по-русски, услышал, например, эти томные звуки:
Я в комфортабельной карете на эллипсических рессорах Люблю заехать в
златополдень на чашку чаю в женоклуб, -
он
резиновых шин. И какой сумасшедшей музыкой в его стихотворении «Фиолетовый
транс» отпечатлен ураганный бег бешено ревущего
автомобиля. Как виртуозно он умеет передать самой мелодией стиха и полет
аэроплана, и качание качелей, и мгновенно мелькнувший экспресс, и танцы, особенно
танцы:
И пела луна, танцевавшая в море!
Даже свои поэзы он означает, как ноты: соната, интермеццо, berceuse. Про какую-то
женщину он говорит:
Она передернулась, как в оркестре мотив!
Конечно, он нисколько не Бах и не Вагнер, скорое всего он Массне, салоннейший из
композиторов, коего благоговейно воспевает. Один критик даже рассердился: можно ли
воспевать такого сноба, — но кого же и воспевать поэту-снобу! Он верен себе во всем.
270
Давайте решим на минуту, что снобизм, пшютизм, как и все остальное, имеют право
излиться в искусстве и что от художника нам нужно одно: пусть он полнее, пышнее,
рельефнее выявит пред нами свою душу, не все ли равно какую. Мелодекламация
дамски-альбомных романсов нашего галантного поэта и какие-нибудь гимны Ра,
псалмы Ксочиквецали — перед лицом Аполлона равны.
V
Эта салонность поэзии как будто и неуместна теперь. Светозарный Игорь
Северянин, милый принц, он явился как будто не вовремя. Ведь нынче в моде,
напротив, пещерность, звериность, дикарство; поэты из сил выбиваются, как бы
позверинее рявкнуть. Кто же поймет и полюбит теперь
[Его] волшебные сюрпризы,
[Его] ажурные стихи!
Нынче даже тонкие эстеты, парнасцы, как, например, Гумилев, вдруг записались в
Адамы: основали секту адамистов, первобытных, первозданных людей.
– Как адамисты, мы немного лесные звери! — уверяют эти господа. — Сбросим же
с себя «наслоения тысячелетних культур»! Все эти адамисты, как и эгофутурист Игорь
Северянин, — живут в Петербурге и порождены Петербургом.
А московским кубофутуристам нечего больше и сбрасывать. Они уже все с себя
сбросили: грамматику, логику, психологию, эстетику, членораздельную речь, - визжат,
верещат по-звериному:
Сарча кроча буга на вихроль!
Зю цю э спрум!
Беляматокияй!
«То было и у диких племен», - поясняет их апостол Крученых. Вот воистину
модный девиз для всех современных художеств: «Го было и у диких племен». Тяга к
дикарю, к лесному зверю, к самой первобытной первобытности есть ярчайшая черта