Царственный паяц
Шрифт:
десятилетия, тот поймет, о чем я говорю: что янки расскажет в минуту, по-русски
нужно рассказывать втрое дольше. Трата словесной энергии страшная, а нам
необходима экономия: «некогда» — это нынче всесветный девиз; он-то и преобразит
наш неторопливый язык в быструю, «телеграфную» речь. Тогда-то такие слова, как
окалошиться, осупружитъся, зкстазить, миражить, станут полноправны и ценны.
Здесь
некто, обливаясь слезами, подобно грешнице Марин Магдалине, кается и молит о
прощении, - и вот единственное герценовское слово: иагдалинится. У Северянина мне,
например, понравилось его прехлесткое слово бездарь. Оно такое бьющее, звучит как
затрещина и куда энергичнее вялого речения без-дар-ность:
Вокруг -- талантливые трусы И обнаглевшая бездарь...
Право, нужно было вдохновение, чтобы создать это слово: оно сразу окрылило всю
строфу. Оно не склеенное, не мертворожденное: оно все насыщено эмоцией, в нем
бьется живая кровь. И даже странно, как это мы до сих пор могли без него обойтись.
IX
А московский Крученых говорит: наплевать!
– То есть позвольте: на что наплевать?
– На все!
– То есть как это: на все?
– Да так!
Это не то что Игорь. Тот такой субтильный, тонконогий, все расшаркивается, да все
по-французски, а этот - в сапожищах, стоеросовый, и не говорит, а словно буркает:
Дыр бул щыл Ха ра бау.
И к дамам без всякой галантности. Петербургские - те комплиментщики, экстазятся
перед каждой принцессой:
– Вы такая эстетная, вы такая бутончатая.
' - Я целую впервые замшу ваших перчат.
А этот беспардонный московский Крученых икнет, да и бухнет:
– У женщин лица надушены как будто навозом!
И почешет спину об забор. Такая у него парфюмерия. Этот уж не станет
грациозиться. Ведь написал же итальянский футурист Маринетти, что он не видит
особенной разницы между женщиной и хорошим матрацем. «Из неумолимого
презрения к женщине в нашем языке будет только мужской род»
Вот какая широкая бездна между петербургским футуризмом - и московским. Игорь
Северянин - типичнейший представитель эгофутуристов петербургских. Крученых
столь же характерный представитель кубофутуристов московских.
Петербургские эгофутуристы - романтики: для них какой-нибудь локончик или
мизинчик, кружевце, шуршащая юбочка - есть магия, сердцебиение, трепет: «оттого,
что груди женские — тут не груди, а дюшес» — слюнявятся
Крученых только фыркнет презрительно:
«Эх вы, волдыри, эгоблудисты!»
И про этот самый дюшес выражается:
Никто не хочет бить собак Запуганных и старых,
Но норовит изведать всяк,
Сосков девичьих алых!
В то время как эгофутуристы в мечтах видят себя юными принцами на каких-то
бриллиантовых тронах, Крученых о себе отзывается:
276
«Как ослы на траве, я скотина».
Эгофутуристам мерещится, что среди виконтесс-кокотесс на ландышевых каких-то
коврах они возлежат в озерзамке, но у Крученых другие мечтания:
Лежу и греюсь близ свиньи На теплой глине,
Испарь свинины И запах псины,
Лежу добрею на аршины.
Свиньи, навоз, ослы - такова его тошнотная эстетика. Он и книжечку свою
озаглавил: «Поросята»; не то что у Игоря - «Колье принцессы», «Элегантные модели»,
«Лазоревые дали».
Когда Крученых хочет прославить Россию, он пишет в своих «Поросятах»:
В труде и свинстве погрязая, взрастаешь, сильная родная, как та дева, что спаслась,
по пояс закопавшись в грязь.
И даже заповедует ей, чтобы она и впредь, свинья-матушка, не вылезала из своей
свято-спасительной грязи, - этакий, простите меня, свинофил!
Всякая грация, нежность, приветливость, всякая задушевность и ласковость
отвратительны ему до тошноты. Если бы у него невзначай сорвалось какое-нибудь
поэтично-изящное слово, он покраснел бы до слез, словно сказал непристойность.
Такие они все, эти московские: Петрарки навыворот, эстеты наизнанку. Срывы,
диссонансы, угловатости, хаотическая грубость и неряшливость — только здесь
почерпают они красоту. Оттого-то для них так прельстителен дикарский истукан-
раскоряка, черный, как сапожная вакса, и так гадок всемирный красавец, снежно-
мраморный бог Аполлон.
Я верю: это не поза, не блажь, а коренное, подлинное чувство. Дисгармония,
диссиметрия, диспропорция и вправду обаятельна для них.
В знаменитой своей «Декларации слова» они недаром восхваляют какофонию.
«<Нужно>, чтоб читалось туго... занозисто и шероховато!» — пишут они снова и
снова.
Как же им не гнать из чертогов поэзии женщину, Прекрасную Даму, любовь? Мы
видели: они даже Венеру Милосскую сослали куда-то в тайгу.
Эротика, этот неиссякающе-вечный источник поэзии, от «Песни песней» до
шансонет Северянина, в корне отвергается ими. Когда Северянин поет, что паж
полюбил королеву и королева полюбила пажа, Крученых эту королеву ведет к