Царственный паяц
Шрифт:
«коллективизм», «общежителям». И он создает знаменитую поэму без слов: белый, как
снег, лист бумаги, на котором ничего не написано. Эта бессловесная поэма озаглавлена
«Поэма конца», и как хорошо, что Гомер и Вергилий держались иных убеждений.
Эгофутуристы мечтают о таком же эготеатре, где не будет ни актеров, ни зрителей, а
только мое или ваше единое я. Это у них называется «эговый анархизм», и я мог бы
легко доказать, что отсюда
котором возвещает их мессия: «Виновных нет, все люди правы... не знаю скверных, не
знаю подлых...», «Я славлю восторженно Христа и Антихриста!.. Голубку и ястреба!..
Кокотку и схимника!..»
Но где же здесь, ради бога, футуризм? Это старый, отжитой, запыленный
«Календарь модерниста» за 1890 или 91-й год. Там, где-нибудь на дырявой страничке,
замызганной тысячами пальцев, вы найдете всю эго-поэзию от первой строки до
последней. «Люблю я себя, как
бога», - писала там Зинаида Гйппиус... «И господа и дьявола хочу прославить я», —
писал там Валерий Брюсов, и даже этот соллипсический эготеатр выкроен по старой
статье Сологуба. Право, не стоило всходить на Синай для такой отрыжки вчерашнего.
Впрочем, есть у этих петербуржцев и новые скрижали. На последней, например,
странице в их альманахе «Стеклянные цепи» я с восторгом прочитал такое:
«Константин Олимпов носит воротники “торреадор”».
И дальше:
274
«В имении директора газеты “Петербургский глашатай” И. В. Игнатьева...
состоялся оживленный стерляжий раут».
И дальше:
«И. В. Игнатьев изволил одобрить Американские Горы в “Луна- парке”».
Там же Игорь Северянин сообщает: «20-го июня уезжаю на мызу княгини Л. А.
Оболенской».
Это у них самобытное. Рауты, мызы, княгини и, главное, воротнички «торреадор»,
— здесь единственная их подоплека, сколько бы они ни лепетали об эго-боге или
эгопоэзии. Розовая пудра! голубые флакончики! золотые духи! «Ах, хотел бы я быть
элегантным маркизом и изящно играть при дворе с королями в фаро!» - вздыхает один
из них, должно быть, на Песках или в Подьяческой. «Луна просвечивала сквозь облако,
как женская ножка сквозь модный ажур» — пишет эгофутурист Шершеневич и доходит
до такой галантерейности, что даже могильных червей, торопящихся к свежему трупу,
величает франтами во фраках, с гвоздикой в петлицах, спешащими на званый обед.
Из гостиной или из Гостиного двора вышли эти господа в литературу? Этакие
Оскары Уайльды, они словно состязались друг с другом, — особенно в первые годы -
кто кого пережеманничает, кто кого пере- манерничает, кто покартавее
«Гарсон, сымпровизируй блестящий файв о’клок».
Всех перекартавил Северянин, но и остальные не ударили в грязь. Я никогда,
например, не забуду их эгоконцерт футуризма, с гондолами, принцессами, ликерами, в
парке, у мраморных урн, при Охотничьем дворце Павла Первого. Я тоже получил
приглашение. Правда, все оказалось мечтой, и не было ни принцесс, ни ликеров, ни
мраморных урн, не было даже концерта, но как характерна такая мечта для
эгофутуризма с Подьяческой. Форели, свирели, вина князя Юсупова! — в этой милой
утопии так ясно сказалась та среда, где сформировался талант Северянина, где
возникли наши Маринетти, и хотя теперь Северянин от них отошел и все они друг с
другом перессорились, хотя будуарнопарфюмерный период петербургского
эгофутуризма закончился, дра
гоценно отметить для будущего С. А. Венгерова, что именно в этой среде
петербургский эгофутуризм зародился впервые...
IX
«В женоклубе бальзаколетний картавей эстетно орозил вазы. Птенцы желторотят
рощу. У зеркалозера бегают кролы. В олуненном озер- замке лесофеи каблучками
молоточат паркет».
На таком языке изъясняются между собой футуристы. Эгофутуристы,
петербургские. Здесь они, действительно, новаторы. «Осупру- житься»,
«окалошиться», «офрачиться», «онездешиться», «поверхно- скользие», «дерзобезумие»
— таких слов еще не слыхало русское ухо. Многие даже испугались, когда Игорь
Северянин написал:
Я повсеградно оэкранен,
Я повсесердно утвержден.
Лишь один не испугался - Юра Б. Он и сам такой же футурист. Озерзамками его не
удивишь. «Отскорлупай мне яйцо», - просит он. «Лошадь меня лошаднула». «Козлик
рогается». «Елка обсвечкана». И если вы его спросите, что же такое крол, он ответит:
крол — это кролик, но не маленький, а большой.
Этому эгофутуристу в минувшем июле исполнилось уже четыре года, и я уверен,
что для Игоря Северянина он незаменимый собеседник. Пусть только поэт
поторопится, пока Юре не исполнилось пять; тогда в нем словотворчество иссякнет.
Это не укор Северянину, а большая ему похвала. Хочется нам или нет, такие слова
неизбежно нагрянут, ворвутся в нашу закосневшую речь. Нам, в сутолоке городов,
275
будет некогда изъясняться длительномногоречиво, тратить десятки слов, где нужны
только два или три. Слова сожмутся, сократятся, сгустятся. Это будут слова-молнии,
слова- экспрессы. Кто знает, что сделала Америка с английской речью за последние два