Цеховик. Книга 1. Отрицание
Шрифт:
Мама смотрит на меня рассеянно, явно думая о чём-то своём. Ну ладно, думай. Я тем временем звоню Большаку и рассказываю, что случилось.
– У вас случайно нет возможности ей помочь, Юрий Платонович?
Он обещает попытаться, но только завтра утром.
– Ох, Егорка, смотри, подведут тебя девки под монастырь, – говорит он. – Мы в ответе за тех, кого приручили. Не забывай, пожалуйста.
– В общем так, – сообщает мне мама. – Мы посовещались и решили, что папа уступит на одну ночь диван твоей гостье. Но только на одну! А я сегодня, так и быть,
Вот это да! Ну спасибо тебе, Таня. Ты ещё и родаков моих помиришь. Хорошая девочка. Поживи у нас недельку.
Перед сном я дозваниваюсь до Кахи и договариваюсь о встрече. Он кажется заинтересованным и даже расстроенным, что сегодня не удалось состыковаться.
Когда мы ложимся спать, и я вижу босую огнегривую Таньку в ночнушке, разжигающей воображение, мне приходит коварная мысль пригласить её в ванную, когда все уснут, но я гоню её прочь и мысленно колю дрова, как Челентано.
Утром я оставляю спящую без задних ног гостью с папой, а сам ухожу в школу.
– Удивительно, что с таким крепким сном она так долго продержалась на работе, – говорит мама, чтобы скрыть смущение от того, что в кои-то веки снова делила ложе со своим супругом.
А у подъезда ждёт Рыбкина явно не в самом лучшем настроении.
– Ты опять вчера…
– Наталья! – обрываю я её. – Не начинай!
– Ну а что мне делать, если ты опять с Бондаренкой заигрывал! Ты скажи уже, что хочешь с ней ходить и я от тебя отстану.
– Ходить?! Куда мне с ней ходить? Вряд ли она будет приезжать сюда от вокзала, чтобы ходить со мной до школы.
– Ты прекрасно меня понял, – не поддаётся она на шутливый тон. – Значит, ты в МГУ собираешься? Спасибо тебе за доверие, за то что со мной первой поделился планами.
Так, надо с этим всем что-то делать, иначе она мне весь мозг выклюет.
– Наташ, ты хорошо держишься, если представить, что за бури у тебя в груди бушуют.
– Вот про грудь мою не надо больше думать, – горько усмехается она.
Я останавливаюсь. Она тоже останавливается и недоумённо смотрит на меня.
– Значит так, Рыбкина. Давай договоримся, что не будем друг другу мозги выносить. Никогда. Про Юлию Бондаренко я ничего не желаю больше слышать. Я ей про МГУ наврал, чтобы отделаться. Только не вздумай это обсуждать со своими малолетними сплетницами. Поняла?
– Тебе-то что за дело до неё, если я и поговорю с кем-нибудь?
– Не желаю, чтобы обо мне все кумушки твои судачили ясно? И успокойся уже, нет у меня с ней ничего.
У меня и с тобой-то нет, травмировать просто твою психику не желаю. Но это я естественно вслух не говорю.
– И вообще, комсомолке стыдно сплетни распускать, – ставлю я точку.
И мне кажется, это её немного успокаивает. Вот и хорошо.
После третьего урока я выхожу из школы и звоню Платонычу. Он сообщает радостную новость, о том что договорился насчёт Татьяны. Её примут в железнодорожную больницу и сразу выделят одноместную
После этого звоню тёте Любе и уточняю, во сколько нужно приехать и не будет ли беды, если я чуть задержусь. Она говорит, что сегодня надо ехать в колхоз и главное успеть до конца рабочего времени. Блин. Придётся пропустить уроки. Звоню Кахе и Альберту, чтобы перенести встречу на более раннее время.
Пока веду все эти многочисленные переговоры, урок уже начинается. Хорошо, историчка, наша классная, незлая баба и даже понимающая. Так что я проскальзываю на своё место и усаживаюсь рядом с Серёгой.
– Где был? – спрашивает он шёпотом.
– Позвонить надо было.
– Деловой, – качает он головой. – Чё насчёт дня рождения думаешь?
Ох, ёлки… точно, у меня же днюха намечается. Уже скоро, а я даже не знаю, как надо отмечать. Пригласить пацанов в гости? Съесть торт и что делать? Играть в морской бой? Это я прикалываюсь, конечно…
– Да вот, – шепчу я, – хотел с тобой посоветоваться. Неохота просто дома сидеть с предками. Что-нибудь бы такое, интересное замутить.
– Замутить… – задумчиво повторяет он, пробуя слово на вкус. – Надо подумать…
– Серый, слушай, мне надо смыться после истории, скажешь на литре, что я типа в больнице, ладно?
– Скажу, только она потом заставит тебя справку приносить.
– Ладно, придумаю что-нибудь.
На переменке я подхожу к Рыбкиной и отзываю её в сторонку.
– Наташ, ну ты как? Успокоилась?
– Знаешь что, Брагин! – злится она, но я не даю перейти инициативе на её сторону.
– Тише-тише, кот на крыше. Не возбуждайся. Я пришёл с миром, а тебе бы только воевать.
– Чего тебе?
– Я сейчас убегу. У меня дела появились. Скажешь, что я в больницу пошёл, ладно?
– А на самом деле ты куда пошёл? С Юлечкой в кино?
Как назло в этот самый момент мимо нас проходит Бондаренко собственной персоной.
– Привет, Егор, – бросает она и идёт дальше.
Рыбкина набирает в лёгкие воздух, чтобы выдать словесный залп, но я её опережаю.
– Ната, ну ты почему такая вредная? Вот вырастешь, будешь мужа своего поедом есть, да? Ежедневную трепанацию черепа проводить, угадал?
Она щурится, но молчит, должно быть не желая прослыть сварливой бабой.
– Ты мне лучше посоветуй, что на днюху придумать. Ты, кстати, приглашена.
– Куда это? Что за днюха? А-а-а… День рождения, что ли?
– Он самый. Надо нам с тобой продумать его хорошенько, не возражаешь?
– А чего там думать?
– Ну, не знаю, может сходить куда. На «Синьора Робинзона» всей толпой. Ладно, ты соображай, а я побежал. И хорош дуться уже, я ни в чём не виноват.
Вот ведь правда, замуж выйдет, мужа затретирует подозрениями. На всякий случай я иду в противоположную сторону той, куда прошла Бондаренко.