Цена металла
Шрифт:
Отец молился не за победу. Не за возвращение порядка, а за то, чтобы в этой тьме ещё остались те, кто не потерял образ человека.
«Господи, не отвергни нас за слова, сказанные не вовремя.
Не накажи за то, что не смогли спасти.
Сохрани сердца тех, кто непричастен.
И, если должен кто-то погибнуть — пусть погибну я.»
Сзади вошёл Исаак.
— Автобусы будут. Три. После полуночи. Один водитель — брат Фредерик. Остальные — местные. Люди молчат, но готовы.
— Хорошо, — сказал Гатти. —
— А вы?
— Я останусь. Если надо — задержу их. Хотя бы на полчаса. Этого хватит.
Исаак ничего не сказал. Только сел рядом. Молча. Так они сидели. Два человека — один с крестом, другой с радиостанцией. За их спинами — стены старого собора. Перед ними — пустой зал. А снаружи — шорохи. Тишина, в которой уже звучали далёкие барабаны.
Гатти знал, что приказ уже отдан. Они шли. Но и он — был готов.
Комната, в которой находился главный передатчик, некогда служила кладовой. Сейчас здесь пахло металлом, маслом и влажной тканью. На стенах — полки с медикаментами, коробками гуманитарной помощи, рациями в полиэтиленовых чехлах. В углу, прикрытый брезентом, стоял серый спутниковый терминал, собранный из нескольких разных моделей.
Над ним — распятие.
Доктор Луис Кордова, худощавый испанец с медленным голосом и руками хирурга, проверял соединение. Он был одним из немногих, кто знал: Гатти — не просто священник. Он знал коды. Он знал, кому и что говорить.
— Канал откроется через тридцать секунд, — сказал он, не оборачиваясь.
Отец Гатти стоял рядом. В руках — старый блокнот. Он не пользовался компьютером. Писал от руки. Потом читал вслух. Его голос не дрожал. Только взгляд был чуть глубже обычного.
— Начинай запись, — тихо произнёс он. — Пометка: ВОЗДУХ ДУШНО. Глазами священника. Адресат: Эванс. Канал 3-12-B.
Терминал пискнул. Связь установлена.
Отец Гатти начал говорить. Ровно. С паузами.
«Это отец Антонио Гатти, Сен-Флёр, Флёр-дю-Солей. Если вы это слышите — значит, канал ещё жив. Я жив. Пока. Передаю срочную сводку о положении в регионе. Переворот свершился. Президент Мбуту — вероятно, мёртв или удерживается. Генерал Арман Н’Диайе провозгласил военное правительство. Армия разделена. Начались массовые казни офицеров и сторонников прежнего режима.»
Он сделал паузу. Закрыл глаза. Продолжил.
«Миссия в столице закрыта. Наши священники депортированы или блокированы. Трое под арестом. Один — пропал. Дипломатические каналы не работают. Франция, вероятно, ведёт переговоры с генералом. Местные источники сообщают о применении ритуальной практики при военных действиях: в частности, публичные жертвоприношения, сожжения, насильственное “очищение” деревень. Сочетание религиозного экстремизма и этнической мобилизации. Это опаснее, чем идеология. Это — культ.»
Кордова не прерывал.
Гатти открыл блокнот. На следующей странице — короткий список.
— Продолжу, — сказал он.
«Я подтверждаю наличие в регионе профессиональных наёмников, неафриканского происхождения. Предположительно — британская ЧВК. Связь с Секой, известным по Родезии и ЮАР, почти доказана. Местное население боится, но пока не организовано.
В Сен-Флёре люди собираются у миссии. Более ста человек. Женщины, дети, больные. Мы готовим эвакуацию. Три автобуса. Сегодня в ночь.
Если их не пропустят — я останусь.
Не как агент. Как священник.»
Его голос стал ниже. Не тише — глубже. Как будто он говорил уже не в микрофон, а в саму тьму, разверзшуюся над страной.
«Я передаю это не как аналитик. Не как координатор. Я передаю это как свидетель.
Страна разрушается. Не потому, что пришёл другой диктатор. А потому, что мы — Запад — позволяем этому повторяться. Снова. И снова. Под другими именами, с новыми лозунгами. Но с теми же жертвами.»
Он замолчал. Закрыл блокнот. На мгновение прикрыл глаза.
— Передай это. Без редактуры. Полным файлом, — сказал он Кордове.
— И подпись? — спросил тот.
— Да.
Он вновь заговорил в микрофон:
«С уважением, Отец Антонио Гатти. Сен-Флёр, Флёр-дю-Солей. Последняя точка тишины. Пока ещё не сожжённая.»
Запись остановилась. Канал отключился.
Вечером того же дня Гатти сидел у окна. В руках — кружка с водой. За стеклом — деревья. Небо. Шум детей во дворе. Он смотрел туда, как в надежду.
Знал: ответа может не быть. Знал: никто может не прийти.
Но он передал.
А значит, ещё можно верить.
Улицы Сен-Флёра наполнялись людьми с первыми отблесками солнца. У собора Святого Габриэля, под арками, отбрасывающими длинные тени на пыльные плиты, выстроилась молчаливая колонна: женщины с детьми, старики, двое на носилках. Небольшой автобус с выбитым стеклом стоял у ступеней — остаток гуманитарного конвоя. Второй подходил с южной стороны. Шофёры курили молча, переглядываясь с тревогой.
Отец Гатти, в чёрной сутане, с кожаной сумкой через плечо, спокойно давал указания. Он не кричал. Он просто смотрел — и его слушались.
— Падре, — подошёл Исаак. — Северные кварталы беспокойны. Солдаты проверяют документы, есть случаи избиений.
— Будем выдвигаться раньше, — тихо сказал Гатти. — Не ждём третьего автобуса. Кто останется — укроется в подвалах. Передай всем: «Не сопротивляться, но не склоняться».
Он не успел закончить. Из-за поворота вывернулся грузовик, за ним — броневик. Они двигались медленно, уверенно. Колёса грохотали по булыжнику, и шум машин был сильнее, чем шепот толпы. Люди отпрянули. Некоторые встали, закрывая детей.