Цена металла

Швырёв Александр

Генерал Арман Н’Диайе ждал в тени.

Он не вышел на площадь, не стоял у танка с флагом. Он сидел в старом кабинете Министерства внутренних дел, в здании с выбитыми окнами и окровавленным ковром. Перед ним — бутылка с коньяком, пыльный график захвата ключевых точек столицы, и табличка: "Республика Флёр-дю-Солей. Официальный визит", уроненная кем-то из бывших министров.

Когда дверь открылась, и в помещение ввели бывшего президента, Н’Диайе не встал. Он даже не сразу посмотрел. Только сказал:

— Вы опоздали на тридцать лет, Жан-Батист.

Мбуту стоял

посреди комнаты. Его белый костюм был мятым. Его лицо — опухшим. Но он держался, как держатся те, кто не верит в конец.

— Вы совершили преступление, — сказал он тихо. — Предательство.

— Я? — усмехнулся Н’Диайе. — Я освободил страну.

— Вы разрушили порядок.

— Порядок? Вы называете этим воровство, кумовство, пытки и экспорт детских костей в контейнерах под кофе?

Мбуту молчал.

— Ты не бог, Жан-Батист, — продолжил Н’Диайе. — Ты просто оказался первым шакалом у гниющей туши. Теперь — я.

Он встал, подошёл ближе, его лицо стало серьёзным.

— Ты думал, что Франция тебя спасёт?

— Я служил им.

— Вот именно, — холодно сказал генерал. — И потому ты был ничем.

Позже, когда Мбуту увели, Н’Диайе сел на тот же стул, на котором тот сидел всего полчаса назад. Взявши шариковую ручку, написал: "Комитет национального спасения и восстановления официально принимает управление страной. С этого момента все конституционные органы распускаются. Временное правительство формируется лично генералом Арманом Н’Диайе. Все дипломатические миссии должны пройти перерегистрацию. Законы прошлого режима признаны недействительными. Начинается новая эра." Подпись: Арман Н’Диайе, глава переходного совета.

Потом он налил себе коньяк. Выпил — не дрогнув. И сказал в пустоту:

— Теперь мы посмотрим, кто первый сдастся: народ или золото.

В течение первых двух часов после ареста Мбуту столица изменилась до неузнаваемости.

Группы солдат с новым знаком — пылающим цветком на чёрном фоне — заполнили улицы. Они двигались быстро, как вода в трещинах: сносили старые вывески, сбивали таблички с именем Мбуту на административных зданиях.

На центральной площади сожгли портреты: старые баннеры с улыбающимся "отцом нации", одетым в генеральскую форму, шли в огонь один за другим.

Толпа стояла вокруг. Молчала. Смотрела, как обугливается ткань, как рушатся последние символы старой власти. Но крики радости были редкими. Люди смотрели на пламя не с ликованием — с усталостью. Солдаты врывались в дома чиновников, захватывали архивы, разбивали печати на дверях.

На радиостанциях зазвучали новые лозунги:

"Порядок через обновление."

"Нация восстанет через очищение."

"Свет Цветка Солнца будет навсегда с нами."

Комендантский час был объявлен в тот же вечер. Все улицы должны были опустеть к восьми вечера. Тем, кто не подчинялся, угрожали "непредсказуемыми последствиями" — формулировкой, которая звучала хуже прямой угрозы.

В министерских зданиях начались "проверки на лояльность". Списки составляли быстро, грубо. Порой за одну неудачную улыбку можно было попасть в "группу риска". Порой —

за то, что когда-то учился в одной школе с сыном Мбуту. Страх не ушёл - он сменил маску.

Если при Мбуту боялись шёпота, теперь боялись тишины.

А над всем этим — в воздухе столицы — висело что-то ещё. Что-то тяжёлое, невидимое. Ощущение, что, если раньше ты был пленником — теперь ты стал рабом. И что никто — ни в столице, ни за её пределами — больше не помнит, за что стоило бы бороться.

Только цветок Солнца — переиначенный, обезображенный, превращённый в эмблему новой власти — смотрел с флагов, развевавшихся на обугленных крышах, напоминая, что даже символы могут быть проданы.

Вечером генерал Арман Н’Диайе вышел к народу.

Не на площадь — там ещё чадили кости былых лозунгов. Он выбрал старую террасу дворца правосудия, перед которой в прежние годы выносили приговоры врагам режима. Теперь здесь был собран народ: измученные, растерянные, потрёпанные страхом и ожиданием люди. Некоторые пришли по приказу. Некоторые — из страха. Некоторые — потому что больше не знали, что делать.

Н’Диайе стоял под прожекторами. Его тень кровью растекалась по плитам. Он поднял руки — жест тонкий, почти священный.

— Народ Флёр-дю-Солей! — его голос, усиленный динамиками, был тяжёлым, полным торжественного металла. — Время лжи окончено! Время рабства завершено!

Толпа молчала. Только ветер гонял клочки пепла между рядами.

— Сегодня мы уничтожили символы коррупции и предательства. Сегодня мы открыли новую эру справедливости!

Он говорил долго. О мире, справедливости, процветании, возрождении Цветка Солнца. И в каждой фразе было меньше веры, чем во взгляде каждого солдата на крыше с автоматом наизготовку.

Н’Диайе пообещал реформы: выборы — "в надлежащее время", очищение системы, дружбу с народами мира. И особенно — независимость, от всех.

Кроме новых хозяев, чьи голоса уже шептали в кулуарах: "поставки редкоземельных металлов должны быть гарантированы". Когда он закончил речь, аплодисментов почти не было. Толпа просто стояла, точно не поняв — это конец страха или начало нового.

Н’Диайе спустился с трибуны. Его плащ развевался за спиной, как знамя. В его глазах не было радости, только тяжёлая, нечеловеческая решимость. Сегодня он победил, но завтра — начнётся война за саму тень этой победы. И в этой войне уже не будет героев, только выжившие.

На окраинах города в ту ночь дети снова рисовали цветы Солнца на стенах. Но теперь — красной краской, смешанной с грязью и кровью.

Офис, куда поселился генерал Н’Диайе, раньше был министерством сельского хозяйства. Теперь — штабом новой власти. Пыльные фрески с изображениями пшеницы, рощ и довольных крестьян всё ещё покрывали стены, но за их выцветшими контурами царила тишина.

Здесь, в бывшем конференц-зале, за тяжёлым столом, сколоченным, чтобы пережить не одно правительство, сидел новый хозяин страны. Н’Диайе был в форме без знаков различия. Одет просто, но сидел так, будто его плечи держали всю страну.