Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)
Шрифт:
Я часто думал: мы с ней могли бы состариться вместе. Правда, она еще молода, гораздо моложе меня; но через десять лет мы сравняемся в возрасте, а еще через десять оба будем стариками. И если она к тому времени уже не сможет пережевывать хлеб и овес, то и я не захочу жевать свой хлеб. Если судьба обойдется с нами по-доброму, мы могли бы умереть в один день, чтобы не пришлось отнимать у одного или у другого кусок ценной жизни. Любить какого-то человека я больше не хочу.
Когда я давеча бросился ей на шею, она с нежностью положила голову мне на плечо, а спину искривила вбок, будто хотела меня обнять. Она хотела свернуться по-кошачьи, и только сильные ноги и крепкие лошадиные кости помешали
— Нам пора к жеребцу, Илок, — сказал я. — У тебя своя жизнь, у меня своя. Но умереть мы хотим вместе. Гнить — это мы могли бы и вместе.
Я поцеловал ее ноздри, приблизившиеся к моему лицу.
В Халмберге мы сняли маленькую квартиру; обедали в скромном пансионате; о завтраках и ужинах заботились сами. Прибыл рояль. Пока его поставили на место, он получил, в добавление к прежним, новые шрамы. Резной нотный пюпитр раскололся надвое. Соседи подумали, что я профессиональный пианист-виртуоз. Это мнение распространилось по городу. Нам нанес видит редактор маленькой газеты, которая выходит в Халмберге, — и стал задавать мне всякие вопросы. Я разочаровал его своими ответами. Поскольку сообщенные мною сведения показались ему не вполне надежными, он попросил меня сыграть что-нибудь. Я с готовностью исполнил просьбу. А через два дня прочитал в местной газете, что я, дескать, музыкальный гений. Когда дело дошло до такого, владелец городского отеля встрепенулся, разыскал нашу квартиру, постучал в дверь и, получив приглашение войти, тотчас вытащил из кармана газету, зачитал вслух Тутайну и мне наиболее существенные абзацы, после чего выразил «оправданную надежду», что я, поскольку теперь живу в Халмберге, соглашусь дать в его заведении несколько концертов. Желая убедить нас, что заведение у него первоклассное, он сразу же пригласил нас на ужин. Правда, касательно гонорара посетитель щедрости не проявил. Дескать, за каждый концерт я буду получать бесплатно комплексный обед, обозначенный в меню соответствующего дня. Я тотчас вставил: «На двух персон». Он поспешно кивнул, подтверждая, что за этим дело не станет. Нам даже причитается четверть бутылки пунша, к кофе. Что же касается наличности, то он может предложить только двадцать или двадцать пять крон. За час или полтора часа работы, как он уточнил. Потому что, мол, у него и так большие расходы на капеллу. И вообще пока неизвестно, что из этой затеи получится, увеличится ли выручка за еду и напитки; возможно, следовало бы повысить цену за вход, но такая мера может отпугнуть посетителей. Я потребовал пятьдесят крон. Он выразил сожаление, что не может пойти мне навстречу. В конце концов я согласился дать один концерт за двадцать пять крон. Если же дело дойдет до повторных выступлений, потому что первое будет успешным, мой гонорар повысится до пятидесяти крон. Хозяин отеля еще раз напомнил, что ждет нас вечером — тогда, мол, можно будет обсудить все детали, — и с довольным видом удалился.
Тутайн очень обрадовался. Он ждал чего-то хорошего.
— Мы делаем успехи! — крикнул он. — Халмберг способен оценить тебя. Это начало карьеры.
— Это маленький город, — сказал я сдержанно, — но мне все же придется заказать у портного черный костюм.
Вечером мы ужинали в городском отеле. Меня поразила элегантность публичных помещений. Ресторан, где мне предстояло выступить с концертом, в плане следовал сторонам прямого угла. Там, где два эти направления сходятся, был построен подиум, на котором теперь размещались рояль, несколько нотных пюпитров, литавры, нотный шкаф и маленькая фисгармония фирмы «Котикиевич»{340}.
— Капелла начинает сезон в следующее воскресенье, — объяснил хозяин отеля.
Пол был покрыт единственным гигантским красным ковром, зеленый растительный орнамент делил его поверхность на подобия квадратов. Украшением стен служили позолоченная лепнина
За маленькими столами сидели гости, озаренные сверкающим светом хрустальных люстр, богато увешанных подвесками. Кельнеры в черных фраках бесшумно разносили еду и напитки и лишь изредка бестактно гремели посудой. — (Все отели для высших классов похожи один на другой. Они оскорбляют бедных, тяготят неуверенных в себе, позорят простодушных и неопытных, создают благоприятные условия для мошенников, а человека состоятельного обслуживают в соответствии с его желаниями. Военным, актерам и биржевым спекулянтам здесь позволено ругаться и вообще вести себя по-хамски. Заурядное же дитя человеческое вынуждено с трудом учиться тому, как, сохраняя достоинство, подниматься и спускаться по лестнице, чтобы грум не заметил, что сердце у тебя сжалось… Сколько же раз я совал в руку такому груму деньги… чтобы… чтобы спрятаться! Чтобы справиться с тревожным ощущением, что меня застигли врасплох.) —
Мы обговорили дату. Я потребовал три недели на подготовку. Я боялся, что поддамся страху перед публикой, и сказал, что не смогу играть без нот. — —
Через несколько дней в городе уже знали, что местный (а не «приезжий», что было бы уместнее) композитор и пианист-виртуоз Густав Аниас Хорн даст концерт в городском отеле и исполнит «отборные вещицы»… Правда, мне пришлось основательно поупражнять пальцы, чтобы эти отборные вещицы освоить, и моим соседям такой концерт наверняка быстро надоел. Мне, между прочим, тоже. Я плохо себе представлял, как я всё это выдержу. Тутайн утешал меня, говоря, что речь идет всего лишь о подработке стоимостью в двадцать пять крон.
Бессмысленное ощущение страха мучило меня и в день концерта. Я был белым как мел, когда садился за рояль. Я попросил приглушить свет в зале, чтобы не видеть с такой отчетливостью лица слушателей. И тем не менее сыграл я практически без ошибок. (Я не сбивался даже в «прыжках» из Presto сонаты ля минор Моцарта.) После первых двадцати тактов ко мне вернулась способность получать удовольствие от музыки.
Это был мой первый концерт. Я снискал аплодисменты. Слушатели хотели продолжения. Я сыграл вторую часть «Глории» из мессы Жоскена «Вооруженный человек»{341}, поскольку как раз накануне переложил ее для рояля. Недоумение слушателей было столь велико, что позже мне пришлось объяснять, что это такое, редактору местной газеты. (Глупости, которые люди совершают по убеждению, всегда наихудшие.) Как бы то ни было, пока посетители хлопали в ладоши, я подошел к столику Тутайна, чтобы пообедать с ним вместе.
Рядом с моим другом сидел пожилой, очень тучный мужчина с красным нерешительным лицом. Оба уже распили на двоих полбутылки пунша. Когда я приблизился к ним, чужак скороговоркой пожелал мне удачи.
— Великолепно, великолепно! — пробормотал он. — Настоящее пиршество для ушей.
Кельнер — кажется, без просьб с нашей стороны — принес еще полбутылки пунша, поставил фужер и для меня, налил мне.
— Я торгую лошадьми, — сказал этот человек, — но музыку тем не менее люблю…
— Мы с ним договорились, — вдруг встрял в разговор Тутайн. — Я собираюсь поупражняться в ремесле барышника.
От изумления я не смог вымолвить ни слова.
— Ваш друг разбирается в торговле скотом, — сказал незнакомец. — В Южной Америке он участвовал в сделках как посредник.
Я все еще молчал, поспешно пил свой пунш, и слово взял Тутайн.
— Ничего особенного, я просто поработаю немного под руководством господина Вогельквиста…
— Мне нужен надежный помощник, — сказал незнакомец. — Поймите меня правильно: человек с самостоятельными взглядами и с хорошим нюхом на лошадей.
— Тутайн в этом деле новичок, — сказал я сухо.