Чайковский

Гребінка Євген

В это вре­мя мо­ло­дой че­ло­век в си­ней чер­кес­ке быст­ро проп­лыл по Удаю на ле­гонькой ло­доч­ке к ост­ров­ку, ле­жавшему меж­ду зам­ком и пол­ков­ничьим до­мом.

Кругом ост­ро­ва зе­ле­ною сте­ною сто­ял вы­со­кий трост­ник; да­лее на мок­ром бе­ре­гу рос­ли кур­ча­вые кус­ты ло­зы; еще да­лее, на су­ше, де­сят­ка два раз­ве­сис­тых пла­ку­чих верб; меж­ду ни­ми ка­ли­но­вый и бу­зи­но­вый кус­тар­ник, пе­ре­ви­тый, пе­ре­пу­тан­ный хме­лем и ве­рес­ком. Ди­ко, глушь, только дроз­ды вы­во­дят там де­тей на вы­со­ких вер­бах да в ло­зе пол­за­ют змеи; но меж­ду кус­та­ми есть там узенькая тро­пин­ка; чуть при­мет­но вьется она у кор­ней де­рев, хоть час­то длин­ные плет­ни хме­ля, па­дая зе­ле­ны­ми кас­ка­да­ми с де­рев, ка­жет­ся, ре­ши­тельно зас­ло­ня­ют путь, но они подо­рваны вни­зу, лег­ко разд­ви­га­ют­ся и да­ют до­ро­гу; де­ло дру­гое в сто­ро­ны

от тро­пин­ки: там они спу­та­лись та­кою креп­кою сте­ной, что ни прой­ти, ни про­лезть.

Казак, подъезжая к ост­ров­ку, ог­ля­нул­ся кру­гом, взмах­нул вес­ла­ми, и ло­доч­ка, шу­мя, спря­та­лась в трост­ник, только дро­жав­шие, строй­ные вер­хуш­ки его, разд­ви­га­ясь в сто­ро­ны, по­ка­зы­ва­ли след, где плы­ла лод­ка. Ка­зак привя­зал лод­ку к ло­зо­во­му кус­ту, вып­рыг­нул на бе­рег и быст­ро по­шел по тро­пин­ке, тро­пин­ка окан­чи­ва­лась у кор­ня тол­стой вер­бы, ко­то­рой вет­ви, пе­ре­ви­тые хме­лем, скло­нясь до зем­ли, об­ра­зо­ва­ли кру­гом толс­тую плот­ную сте­ну, точ­но бе­сед­ку.

–  Ее нет еще!
– про­шеп­тал ка­зак, обой­дя вок­руг вер­бы, прис­ло­нил к де­ре­ву вин­тов­ку, сел на ло­ман­ный пень и за­пел:

Вийди, дiв­чи­но, вий­ди, риб­чи­но, За гай по ко­ро­ви, Нехай же я по­див­лю­ся На тi чор­нi бро­ви!

Казак окон­чил пес­ню и стал прис­лу­ши­ваться. Вдруг он вздрог­нул, быст­ро разд­ви­нул вет­ви и ра­дост­но пос­мот­рел на тро­пин­ку. Там ни­ко­го не бы­ло; только ка­кая-то желто­грудая птич­ка пре­усерд­но те­ре­би­ла но­сом кисть нез­ре­лых ка­ли­но­вых ягод и ше­лес­те­ла листьями. "Глу­пая пти­ца!
– про­вор­чал ка­зак.
– Да­же клич­ки не име­ет, а шу­мит, буд­то что по­ря­доч­ное", - вздох­нул и опять за­пел дру­гую пес­ню:

Ой ти, дiв­чи­но, гор­дая та пиш­на! Чом ти до ме­не зве­чо­ра не вий­шла?

–  Неправда, неп­рав­да!..
– про­го­во­ри­ла впол­го­ло­са моло­дая де­вуш­ка, рез­во под­бе­гая к ка­за­ку.
– Я и не гор­дая, и не пыш­ная, и люб­лю те­бя, мой ми­лый Алек­сей!

–  Марина моя!
– го­во­рил Алек­сей, Об­ни­мая де­вуш­ку.
– Я ис­сох, не ви­дя те­бя, лег­ко ска­зать - три дня!

–  А мне, ду­ма­ешь, лег­че?.. Че­го я не пе­ре­ду­ма­ла в эти три дня! Отец та­кой сер­ди­тый, все вор­чит!.. Из свет­ли­цы не выр­вусь, все смот­рит за мною.. И че­го ему от ме­ня хочетс­я?…

–  А мо­жет, ты са­ма те хо­те­ла выр­ваться?.. Вот ты уже и пла­чешь, моя ры­боч­ка!. Пе­рес­тань, не то - и я зап­ла­чу; не прис­та­ло муж­чи­не пла­кать, а зап­ла­чу, не вы­дер­жу, гля­дя на те­бя!..

–  Я не пла­чу, - го­во­ри­ла Ма­ри­на, оти­рая сле­зы, - а так серд­це за­бо­ле­ло, что ты мне не ве­ришь, са­ми сле­зы побе­жали.. Грех те­бе, Алек­сей! Ког­да б не хо­те­ла, за­чем бы при­шла се­год­ня?.. На­ша де­вичья честь, что ва­ша свет­лая саб­ля: дох­ни - по­туск­не­ет, а я иг­раю честью… В гла­зах потем­неет, как по­ду­маю, что я де­лаю?. Увидь ме­ня кто-ни­будь, про­па­ла я!.. "Вот, - ска­жут, - пол­ков­ничья дочь", и то, и дру­гое, и про­чее спле­тут, что не только вы­го­во­рить, и поду­мать страш­но.

–  Так ты бо­иш­ся лю­бить ме­ня?

–  Я?.. Алек­сей! Ты ли это го­во­ришь? Чем страш­нее, тем сла­ще мне!.. Мой ми­лый! Ты не по­ве­ришь, как дро­жу я вся, ког­да од­на-оди­не­шенька прыг­ну в ло­доч­ку и плы­ву к ост­ро­ву!.. Спро­си ме­ня ба­тюш­ка, уви­дай кто-ни­будь из лю­дей - про­па­ла я!.. Ну, что ж?
– я ду­маю.
– Про­па­ду так про­па­ду, знаю, за ко­го про­па­ду… Про­па­ду не за не­лю­ба; уме­ло серд­це по­лю­бить, су­ме­ет и вы­тер­петь; уме­ла слу­шать твои ре­чи, су­мею выс­лу­шать и брань, и прок­ля­тия; ста­нут бить ме­ня, вспом­ню твои объятия, и мне бу­дет ве­се­ло… Я ка­зачка, Алек­сей! Ум­ру, а бу­ду лю­бить те­бя. Не жить цвет­ку без солн­ца, а ты мое солн­це, ты моя жизнь, мой ми­лый!..

–  Верю, ве­рю, моя лас­точ­ка, - го­во­рил Алек­сей, це­луя Ма­рину. И дол­го мол­ча­ли они, прик­ло­нясь друг к дру­гу.

–  А хо­ро­шо, ес­ли б я бы­ла лас­точ­кою, - ска­за­ла, улы­ба­ясь, Ма­ри­на, - ве­се­ло бы­ло бы мне!.. Только чтоб и ты был ла­сточкою… Как бы мы ле­та­ли вы­со­ко, вы­со­ко… се­ли б от­дох­нуть

на об­лач­ко, пос­мот­ре­ли бы от­ту­да на зем­лю, на са­ды, на се­ла, на лю­дей; я ска­за­ла бы: смот­ри­те, лю­ди, вот я, вот где; я люб­лю Алек­сея, - и по­ле­те­ла бы от них - пусть сер­дят­ся… Мы но­си­лись бы над Уда­ем, ку­па­лись бы в воз­духе, об­ни­ма­лись бы кры­лыш­ка­ми и це­лый день щебета­ли­ б про лю­бовь свою!.. Не прав­да ли?

–  Бог зна­ет, что при­хо­дит те­бе в го­ло­ву!.. Слу­ша­ешь те­бя - буд­то чу­дес­ный сон ви­дишь.

–  А зна­ешь, что мне сни­лось!

–  Что те­бе сни­лось?

–  Снилось… страш­но рас­ска­зы­вать… Ну, да я приж­мусь к те­бе пок­реп­че - и не бу­дет страш­но. Ви­дишь, эти дни я не ви­де­ла те­бя, сильно грус­ти­ла по те­бе, а вче­ра ду­ма­ла дол­го, дол­го…

–  О ком?

–  Еще и спра­ши­ва­ет!.. Ду­ма­ла дол­го и зас­ну­ла; и ка­жет­ся мне, что мы с то­бой ры­бы: ты та­кой хо­ро­шенький окунь, весь в се­реб­ре, так и блес­тишь; перья у те­бя крас­ные, гла­за чер­ные, та­кие, как и те­перь, и так же хо­ро­шо смот­рят - а я, ка­жет­ся, плот­ва. Нам бы­ло ве­се­ло, очень ве­се­ло; мы пла­вали в ка­ком-то большом озе­ре; во­да в нем чис­тая, свет­лая, теп­лая, дно усы­па­но бе­лым пес­ком, по пес­ку ле­жат ра­ковины всех цве­тов, слов­но цвет­ки на по­ле; под­ле бе­ре­гов рас­тут тра­вы, буд­то ле­са зе­ле­не­ют под во­дою, а ры­бы кру­гом мно­го, мно­го: пле­щет­ся, иг­ра­ет, бе­га­ет вза­пус­ки… Мел­кая вер­хо­вод­ка соб­ра­лась в хо­ро­во­ды и гу­ля­ет се­бе тол­па­ми; ка­ра­си иг­ра­ют в ду­ра­ки; ер­ши ку­выр­ка­ют­ся че­рез го­ло­ву; карп рас­ска­зы­ва­ет сказ­ки; пес­ка­ри охватыва­ют ­впри­сяд­ку, точ­но пи­са­ря пол­ко­вой канцеляри­и, а рак, под­ми­ги­вая уса­ми, слов­но пирят­инский сот­ник, кро­ит из лис­точ­ка ка­кой-то на­ряд… всех чу­дес не при­пом­ню… Вот мы гу­ля­ли, гу­ля­ли с то­бою, рез­вились, плес­ка­лись и по­плыли от­дох­нуть к бе­ре­гу, в тра­ву; прип­лы­ва­ем к тра­ве, а она час­то срос­лась, перепуталас­ь, как этот хмель; мы ста­ли про­би­раться, чем да­лее, все тем­ней, тем­ней… Мне ста­ло страш­но: что-то бу­дет там?
– по­ду­ма­ла я, и - вдруг пе­ред на­ми ог­ром­ная го­ло­ва со­ма, пасть раск­ры­та, ос­ка­ле­ны зу­бы, усы страш­но под­ня­ты, гля­жу - это ба­тюш­ка!.. Вот он, здесь! Смот­ри… он… сом… ух! Ба­тюш­ка… - И Ма­ри­на, за­трепетав, су­до­рож­но протянула­ дро­жа­щие ру­ки к вет­вям вер­бы. Алек­сей взгля­нул: в двух ша­гах гроз­но смот­рит на них из вет­вей ли­цо пол­ков­ни­ка…

V

Что прош­ло, то бу­дет ми­ло.

А. Пуш­кин.

Кто из нас не пом­нит сво­его детст­ва, чу­дес­но­го воз­рас­та, ког­да ви­ди­мый мир впер­вые раск­ры­ва­ет­ся пе­ред челове­ком, еще не пре­сы­щен­ном жиз­нию, еще не озабоч­енным про­за­ичес­ки­ми от­но­ше­ни­ями бы­та? От­ро­ку мир бо­жий - прек­рас­ный храм, в ко­то­ром он пи­ру­ет, увлеченны­й еже­дневно но­вы­ми, раз­но­об­раз­ны­ми красот­ами при­ро­ды; его ра­ду­ет и пер­вый ве­сен­ний лис­ток на де­реве, и лег­кое об­лако, ле­тя­щее по не­бу, и го­лу­бой цве­ток, бла­го­уха­ющий в све­жей, ро­сис­той зе­ле­ни, и пес­ни жавор­онка в чис­том по­ле, и цвет­ная ра­ду­га на си­зом грун­те ту­чи, и рас­ска­зы ста­рухи-няни о Змее Го­ры­ны­че, чуд­ной ко­ролевне-красавнце и злых вол­шеб­ни­цах; серд­це ве­ру­ет во все чу­де­са без­условно, не при­зы­вая на по­мощь хо­лод­но­го ума; впечатле­ния жи­вы, не­изг­ла­ди­мы. И дол­го еще пос­ле, ког­да челов­ек, вы­ве­ден­ный го­да­ми и обс­то­ятельства­ми на груст­ное по­ле жиз­ни, де­ла­ет­ся тру­же­ни­ком, с каж­дым днем разруш­ая свои меч­ты, раз­би­вая луч­шие на­деж­ды, он час­то обо­ра­чи­ва­ет­ся на про­шед­шее, и вос­по­ми­на­ния дет­ства, ти­хие, свет­лые, по­доб­но лег­ким сно­ви­де­ни­ям, убаюкиваю­т его в дни стра­да­ний, в ко­то­рых он, гор­дый, действующ­ий по собст­вен­но­му ра­зу­му, поч­ти всег­да сам бы­вает при­чиною!

Помню и те­перь рас­ска­зы доб­ро­го ста­ри­ка баш­тан­ни­ка, ни один ро­ман, ни од­на по­весть на­ших зна­ме­ни­тос­тей не про­из­во­дят на ме­ня те­перь та­ко­го дей­ст­вия. Бы­ва­ло, учи­тель рас­сер­дит­ся на ме­ня не в шут­ку за мои воп­ро­сы, вро­де сле­ду­ющих: как мог дом та­кой-то пре­сечься? Или дом та­кой-то вой­ти в сла­ву?

– Не рас­суж­дай,- от­ве­чал учи­тель

–  Да ведь до­мы не дви­жут­ся: как же дом во­шел в сла­ву? Вот здесь на­пи­са­но.

–  Будешь мно­го знать, ско­ро сос­та­ре­ешься Учи за­дан­ную стра­нич­ку; вы­рас­тешь, сам уз­на­ешь.