Чайковский

Гребінка Євген

–  Кто сыг­ра­ет? Эка шту­ка! Ма­ло я ви­дел иг­ра­ющих! Кто хо­чет, пусть и иг­ра­ет, только не я.

–  И не я! И не я! И не я!
– отоз­ва­лось со всех сто­рон.

–  Это б то выш­ло: есть в кув­ши­не мо­ло­ко, да го­ло­ва не вла­зит!
– ска­зал Ни­ки­та.
– Не уме­ешь ли ты, Алек­сей? Ты че­ло­век гра­мот­ный.

–  На гус­лях то я нем­но­го ма­ра­кую, а на бан­ду­ре ни­ког­да не про­бо­вал, - от­ве­чал Алек­сей.

–  Пустое! Гус­ли, бан­ду­ра, ба­ла­лай­ка, свис­тел­ка - все од­но, все иг­ра­ет,

все ве­се­лит! Ей-бо­гу, оно все род­ня меж­ду со­бою! Иг­рай!

Алексей по­ло­жил бан­ду­ру на ко­ле­ни, как гус­ли, взял два-три ак­кор­да, и выш­ла ка­кая-то му­зы­кальная че­пу­ха вро­де ка­зач­ка. Ка­за­ки приш­ли в вос­торг и пус­ти­лись впри­сяд­ку.

Никита с при­яте­ля­ми гу­ля­ли на­рас­паш­ку, съели годова­лого по­ро­сен­ка, вы­пи­ли не­имо­вер­ное ко­ли­чест­во вся­кой вся­чи­ны, и за пол­ночь у Ни­ки­ты не ос­та­лось ни гро­ша в кар­ма­не. Шин­кар­ка пе­рес­та­ла да­вать вод­ки и не хо­те­ла брать под за­лог ни ору­жия, ни ко­ня.

–  Да от­че­го же ты не бе­решь мо­его доб­ра? Моя саб­ля до­брая и конь доб­рый; от­дам де­ше­во. Бе­ри, глу­пая ба­ба!..

–  Ты сам глуп, Ни­ки­та; нельзя, так и не бе­ру: ко­ше­вой не при­ка­зал.

–  Правда, прав­да, - го­во­ри­ли ка­за­ки, - только поз­воль про­пи­вать ору­жие, че­рез не­де­лю на всю Сечь ос­та­нет­ся один пис­то­лет.

–  И од­ним пис­то­ле­том всех пе­ре­ко­ло­чу!.. Та­кие-то вы до­брые то­ва­ри­щи, бог с ва­ми, тя­не­те ру­ку за ба­бою!.. Вер­но, моя та­кая не­чис­тая до­ля, - жа­лоб­но го­во­рил Ни­ки­та.
– Еще бы чар­ку-дру­гую, и до­вольно… А! Пос­той­те, пос­той­те! Я и за­был! У те­бя, Алек­сей, есть мой деньги?

–  Есть пять ду­ка­тов.

–  И хо­ро­шо; да­вай их сю­да!

–  Не дам.

–  Как ты сме­ешь не да­вать ему его де­нег?
– спро­си­ли ка­заки.

–  Он сам не ве­лел: нуж­но, го­во­рит, ос­та­вить на гос­ти­нец ку­рен­но­му.

–  Да, да, прав­да, Алек­сей! Нуж­но пок­ло­ниться началь­ству, нуж­но… Вот при­ятель, по­ди сю­да, я те­бя по­це­лую.

–  Вот еще, ве­ли­кая пти­ца ку­рен­ной!
– ска­за­ли ка­за­ки.

–  И то прав­да, как по­ду­ма­ешь, - про­дол­жал Ни­ки­та, - не ве­ли­ка пти­ца, ей-бо­гу! Был прос­той ка­зак, а те­перь курен­ной ка­зак, как и я, и все мы. По­жи­ву - и ме­ня вы­бе­рут в ку­ренные. Вы­бе­ре­те, хлоп­цы?

–  Выберем, вы­бе­рем!
– зак­ри­ча­ли ка­за­ки.

–  Выберите его сей­час, - ска­за­ла шин­кар­ка.

–  Хорошо, хо­ро­шо! Сей­час. Да здравст­ву­ет наш ку­рен­ной Ни­ки­та Прих­вос­тень! Ура!..

Казаки бро­си­ли шап­ки квер­ху; Ни­ки­та важ­но раскланял­ся­, поб­ла­го­да­рил за честь, сел на лав­ку и, под-бо­че­нясь, ска­зал:

–  Ну, те­перь, Алек­сей, от­да­вай гро­ши сво­ему на­чальству; оно те­бе при­ка­зы­ва­ет.

–  Не от­дам, хоть бы ты и вправ­ду был на­чальник; прос­пись, тог­да от­дам.

–  Эге! Твер­до ска­за­но, ха­рак­тер­но. Хлоп­цы, из не­го

путь бу­дет! А вы что там сме­етесь, ба­бы? Ду­ма­ете не от­даст? Пос­мот­рим. Хлоп­цы, станьте под­ле это­го из­мен­ни­ка; так, саб­ли вон!..

–  Ну, что? те­перь от­дашь, бра­ти­ку? а?

–  Не от­дам.

–  Не от­дашь?
– про­тяж­но ска­зал Ни­ки­та.

–  Чужие, чу­жие!
– зак­ри­ча­ла Татьяна, вбе­гая в ком­на­ту.
– Слышь, ска­чут по сте­пи!..

Один ка­зак прильнул ухом к сте­не и зна­чи­тельно ска­зал:

–  Сильно ска­чут: вер­но, за кем по­го­ня.

–  Я раз­ве­даю, - быст­ро про­юво­ри­ла шин­кар­ка, схва­тив со сте­ны ружье, - а вы топ­чи­те, га­си­те огонь.

Огонь по­га­шен; в тем­но­те за­щел­ка­ли кур­ки ру­жей и пи­столетов и про­шеп­тал один ка­зак:

–  Скачут; сильно ска­чут; уж не крым­цы ли? Го­во­рят, они сби­ра­ют­ся на гет­ман­щи­ну.
– И все ста­ло ти­хо, как в гро­бу. Чья-то мяг­кая ру­ка сильно схва­ти­ла за ру­ку Алек­сея, и кто-то про­шеп­тал ему на ухо:

–  Ступай за мной, я спа­су те­бя.

–  Кто хо­дит?
– спро­сил Ни­ки­та.

–  Это я, - ска­за­ла Татьяна, - си­ди­те смир­но; пой­ду прове­даю, что де­ла­ет­ся.

Она выш­ла и вы­ве­ла за со­бой Алек­сея. Ночь бы­ла ти­хая, без­лун­ная; звез­ды яр­ко го­ре­ли на чис­том не­бе; чуть слыш­но роп­тал ру­чей, раз­би­ва­ясь о встреч­ные ка­меш­ки, да по­рою ше­лес­те­ла зем­ля, сы­пав­ша­яся из под ног шин­карки, ко­то­рая ос­то­рож­но про­би­ра­лась меж­ду ска­ла­ми вверх по тро­пин­ке. Вда­ли на сте­пи слы­шал­ся глу­хой то­пот. С пол­верс­ты шел Алек­сей за Татьяною вниз по ручью; по­том она быст­ро вско­чи­ла на ска­лу и поч­ти вта­щи­ла ту­да за ру­ку Алек­сея, разд­ви­ну­ла тер­но­вик, се­ла на ка­мень, по­садила воз­ле се­бя изум­лен­но­го по­по­ви­ча и ска­за­ла:

–  Не бой­ся, ни­че­го не бой­ся; мне жал­ко ста­ло те­бя, они б те­бя уби­ли ни за что, вот я и вы­пус­ти­ла в степь ка­зац­ких ко­ней; ко­ни по­бе­га­ют да и при­бе­гут сю­да, а на­шим гуля­кам стра­ху за­да­ла: они за­бы­ли о те­бе с пе­ре­пу­гу. Си­ди здесь; как ус­нут на­ши, мы убе­жим; тво­его ко­ня и еще дру­гого я на­роч­но ос­та­ви­ла: я ук­ра­ду у Вар­ва­ры ме­шок дука­тов, и мы слав­но за­жи­вем. Хо­чешь?

–  Пожалуй, убе­жим, я те­бе за это зап­ла­чу, а зо­ло­та не крадь у тет­ки; грех красть.

–  Какая она мне тет­ка!.. Тво­ей пла­ты я не возьму: не век же мне все де­лать за пла­ту!.. Си­ди смир­но; пос­ле­завт­ра бу­дем да­ле­ко, у вас, на гет­ман­щи­не.

–  Нет, я хо­чу в Сечь.

–  Зачем те­бе в Сечь?

–  Видишь, Татьяна: я люб­лю де­вуш­ку бо­га­тую, знат­ную, люб­лю и не мо­гу наз­вать ее сво­ею; так пусть же про­па­дет моя го­ло­ва, ко­ли поз­во­ли­ла серд­цу по­лю­бить не­ров­ню. По­еду в Сечь, авось в схват­ке сло­жу го­ло­ву под но­жом та­тарина.

–  И ты ее лю­бишь?