Человечность
Шрифт:
Они подремывали в укрытиях, курили махорку, поругивались между собой, а их пулеметные стволы грозно смотрели в амбразуры. В земляных нишах лежали их ручные гранаты, затворы их винтовок и автоматов были заботливо прикрыты тряпочкой…
Стреляли пехотинцы лишь в случае необходимости — тогда бухали трехлинейки, размеренно постукивал «максим». Но большую часть суток траншеи пехоты молчали: пехотинцы избегали лишнего шума.
У Крылова появились знакомые во взводе старшины Петряева, где
— Здорово, старшина!
— А, артиллерия. Не надоело еще тебе там? — выражение озабоченности сползало с лица усача.
— Мне все равно, лишь бы от фронта подальше!
— Ну, далеко-то ты не уехал. А то давай назад ко мне.
— Ты, бать, покоя не дашь, а я люблю тишину.
— Поспать-то ты здоров.
Заметив какой-то непорядок, Петряев спешил по ходу сообщения, прижимая встречных к земляным стенам.
— Кто тута черта носит? — из норы раздавался возмущенный голос: Петряев зацепил кого-то сапогом.
— Багарчик ругается, — улыбался Гришкин. — Здорово, Багарчик!
— Зачем Багарчик, имя есть! — возмущался Багаров. — Не нога у него — оглобля!
— Где Мисюра?
— Туда ходи.
Мисюра. Эту фамилию Крылов однажды слышал. Было туманное мартовское утро, и взводный Селиванюк разговаривал с ротным. Тогда у Селиванюка оставалось одиннадцать бойцов, а у какого-то Мисюры болел живот. Неужели у этого самого? Крылову захотелось взглянуть на неуязвимого Мисюру, сумевшего продержаться в пехоте несколько месяцев.
— А… Селиванюк тоже здесь?
— Весной накрылся. Здорово, Мисюра!
Мисюра встретил Гришкина так, будто знал, что тот обязательно должен быть предстать перед ним:
— Закурить есть?
— Все шакалишь? — рассмеялся Гришкин, доставая кисет. — Надо поменьше петь да свой иметь!
Мисюра преспокойно свернул цигарку, кивнул в сторону Петряева, который распекал паренька, стоящего в позе провинившегося.
— Воду пить не дает, поноса боится. Да с поносом солдату уже ничего не страшно.
Ростом оба приятеля были одинаковы, но Мисюра отличался от Гришкина некоторым изяществом: давно немытое лицо привлекало округлостью форм, светло-голубые глаза были бы красивы, если бы не смотрели так апатично, отчего он казался неловким увальнем. Движения у него были неторопливые и кричаще небрежные.
По низкой траектории прилетел снаряд и разорвался за траншеей.
— Стопятимиллиметровый, — заметил Мисюра и почесал за воротничком гимнастерки. — Опять вши.
— Заботы много.
— Мне что — Петряеву забота.
Окурок жег ему пальцы и губы. Мисюра мазнул рукой по губе, а огонек уже прилип к пальцам. Мисюра стряхнул его на брюки, начал тереть пальцы, не обращая
Погасив этот небольшой пожар, он сунул голову в блиндаж.
— Раек, Гришка пришел, иди покури.
Потягиваясь, вылез солдат лет тридцати, сел на ящик. Взгляд его, лицо и жесты показались Крылову знакомыми. Так ведь это тот самый красноармеец, который шагал рядом, опираясь на винтовку, когда Крылов вез на санках раненого Федю Бурлака!
— Водички нет?
— Некипяченая, — Мисюра подал Райкову котелок. — Петряев еще не вскипятил.
Райков напился, сплюнул:
— Навоз.
— От Фрица вытекает, — уточнил Мисюра, прикладываясь к котелку. — Для поноса.
Петряев бросил на них свирепый взгляд, издали погрозил кулаком.
— Как поживаешь — ничего? — поинтересовался Райков.
— Как в аптеке, — похвалился Гришкин. — Тучка чево-то не видно.
— Вчера накрылся, — Райков выдохнул облачко махорочного дыма.
Ночью на переднем крае началось движение. Пришли новые люди, и стрелковый батальон перевели на бугор за лощиной. Сорокапятчики снова, теперь в обратную сторону, проехали мимо крапивных кучек, обогнули за окраиной низину и остановились впритык к траншее — опять к роте лейтенанта Перышкина. Чувствовалось: готовится наступление.
Днем на огневую пришел Перышкин.
— Наступаем, что ли, лейтенант?
— Не сидеть же тут до зимы. Дот видите? Наше направление.
На линии немецких окопов и далеко за ними разрывались снаряды. С утра до вечера не прекращалась пристрелка батарей, а это означало, что под Севском сосредоточивались большие ударные силы и что фронт здесь вот-вот сдвинется с места.
Потом на переднем крае установилась непривычная тишина, которую нарушали теперь лишь разрывы немецких снарядов.
На рассвете старший лейтенант Афанасьев предупредил:
— В девять ноль-ноль начнется артподготовка, продлится сорок три минуты. Сигнал для открытия огня — залп «катюш». Ваша цель — дот. Переходим в наступление!
11
В ДЕВЯТЬ НОЛЬ-НОЛЬ!
На заре саперы закончили работу. Три ночи подряд они ползали по нейтралке, делая проходы в минных полях.
В эти ночи Саша Лагин похудел, осунулся. Командир роты торопил саперов, а его самого поторапливали сверху. Близился час, которого ждали и к которому разминировали густые минные поля.
Когда Саша вернулся в свою траншею, он еле держался на ногах от усталости.
Он увел саперов за деревню, не догадываясь, что прошел в десяти шагах от Женьки Крылова, а чуть позже, когда саперы завалились спать, мимо Саши прошла его бывшая одноклассница Лида Суслина. Они не знали, что были рядом…