Человек
Шрифт:
Получалось так, что подарив шарики детям, я принёс в свой новый дом, смех и слезы, радость и горе.
Неделю я прожил у Ирины, а потом съехал. Решил подыскать себе другое место для жилья. Не из-за шариков, конечно. Случилось нечто иное, эдакий конфуз, глубинный смысл которого, возможно, многие и не поймут. Я вступил в конфликт с собственной совестью. Опишу видимую часть, а там решайте сами, кто и в чем виноват и виноват ли.
Комнату я занимал самую большую, была она с лоджией. Вечером, в субботу, Ирина затеяла большую стирку и спросила у меня разрешения на то, чтобы часть постиранного
А, на «моем» лоджии сохли только мягкие игрушки. Подвешенные кто за ухо, кто за крыло, кто за хвост, на натянутых по всей длине лоджии лесках, сушились: розовый кролик, белая ворона и синий лев.
— Сегодня у игрушек банный день, — смеясь, сказала Ирина, вышедшая на лоджию в одном халате, — а медведь будет у нас купаться завтра.
Заметив на улице сына, бросившего свой пластмассовый трактор и отбиравшего у соседского мальчика трехколесный велосипед, она, обращаясь ко мне, сказала:
— Подойдите, посмотрите, что он делает, — и, тут же развернувшись к сыну, крикнула, — Андрей! А ну, не смей приставать к Коле, а то сейчас домой пойдешь. Бери свой трактор и иди, играй с девочками.
Я вышел на лоджию, встал за ее спиной и прижался. Ира продолжала разговор с сыном так, как будто ничего и не произошло.
— Андрей! Я тебя сейчас накажу. Спущусь и накажу! — кричала она громко, но уже не так строго.
Я расплатился и съехал. Съехал от греха подальше. Ира мне нравилась, но взваливать на свои неокрепшие плечи такую ношу мне тогда казалось выше сил. А поступать так, как поступали Смирновы, Валерки, Максимы и Витали Геннадиевичи, откупаясь, заглушая угрызения совести, ремонтами и подарками — это было не по мне.
— Зря ты так. Ведь мне от тебя ничего не нужно, — сказала в момент прощания Ира. При этом еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться, слезы капали на грудь.
«Нет. Не зря, — глядя на нее, думал я. — Как раз наоборот. Тебе, от меня нужно все, включая меня самого. И мне тебя нужно всю, но я не готов. Поэтому и бегу».
И бежал.
Хоровод
С Люськой Озёркиной я познакомился в районной поликлинике. Пришёл за страховым полисом, заглянул в окошко, где полисы выдают — пусто. Я в регистратуру, в окошко, где к врачу записывают. Женщина сказала «подождите» и ушла к стеллажам искать чью-то карточку.
Жду, через окошко вижу девушку в белом халате, сидящую за столом и разговаривающую по телефону. Я ей подмигнул. Беседовала с каким-то Юрием Карловичем.
— С Олешей разговариваете? — Поинтересовался я.
— Да. — Огрызнулась девушка и положила трубку.
— А серьёзно?
— С дядей родным.
— Ну, надо же. А мне показалось с любовником. — Сболтнул я, и сам того не желая, попал в точку. Впоследствии узнал, что это был её педагог, вступивший со своей студенткой в непозволительно близкие отношения.
— Что вам от меня нужно? — Меняясь в лице, спросила девушка.
— Мне нужен полюс.
— Северный или южный?
— Страховой.
— Страховой называется полисом. Идите к другому окошку.
—
— Сейчас подойду.
Так с Люськой и познакомился.
Книг Озёркина не читала, писателей не знала. О книгах и писателях к тому, что при знакомстве, услышав, что говорит с Юрием Карловичем, ради шутки спросил: «Не с Олешей ли?». Люська писателя Юрия Карловича Олешу не знала. Ей послышалось: «Не с Алёшей ли?». Я предстал перед ней в образе странного молодого человека, ревнующего всех знакомых и не знакомых девушек к какому-то ненавистному Алёше. Именно, своей ревностью, я ей и приглянулся.
Такие странные бывают симпатии. Странностей у неё хватало. Помню, целый час рассказывала о своей сестре, которую не взяли в фигурное катание из-за большого бюста. Я слушал, а сам думал: «Зачем? С какой стати она мне всё это рассказывает?». Оказалось, затем, что у самой, грудь была невелика и она стеснялась.
Напрасно переживала. Признаюсь, только потом разглядел частности, был в плену у целого. Очарован был ею, как женщиной, а не как владелицей груди и ног.
А её Юрия Карловича я имел возможность лицезреть. Более того, наблюдал за ним в такой ситуации, которая сразу же дала мне возможность понять этого человека, что называется, изнутри. Произошла эта нечаянная встреча в кафе. Юрий Карлович пришёл с приятелем. Люську, сидевшую со мной, не заметил, а может, не захотел замечать.
Они сели с приятелем за соседний столик, и я имел возможность не только наблюдать, но и слышать всё то, о чём они говорили.
— Ты хохол и не можешь принять до конца русской идеи. — Говорил Юрий Карлович другу.
— Почему хохол? По крови действительно наполовину хохол, на половину мордвин. Но в душе я русский. — Нежно поправил его друг и, вдумавшись в слова Юрия Карловича, улыбнулся.
— Чего скалишься?
— Да, вот, смотрю на тебя и думаю. Какой же ты, Юра, русский?
— Чистокровный. Из обрусевших немцев. — С гордостью заявил Карлович.
— Я тебе, не верю. Русский человек добр, красив, весел, здоров и всеми любим. А ты на себя посмотри. Желчный, тщедушный, ненавидящий людей и, прежде всего, себя. Ты меня обманываешь.
Приятель Юрия Карловича говорил всё это ласково, с любовью в голосе. Нравился мне этот человек. Как, я узнал от Люськи, их доцент. Побольше бы таких.
— Вот с кем нужно было тебе спать, — шепнул я Озёркиной, — а не с этим грибом поганым.
— У него красивая жена. — Ответила Люська и посмотрела на меня с презрением.
— Я говорю о принципе, к кому нужно тянуться, что бы нормально расти и развиваться. — Принялся я оправдываться.
Мне частенько приходилось оправдываться. Люська не понимала, не чувствовала меня. Ревновала по любому поводу из-за всякого мизерного, ничего не значащего, пустяка.
Пришла как-то ко мне домой нашла на подушке длинный волос белого цвета и давай реветь. Честно говоря, я и сам не могу понять откуда взялся этот волос, но нельзя же совсем не чувствовать человека. Я же встречался с ней изо дня в день, всё моё расписание знала на зубок и вдруг такие речи. Откуда могла бы взяться в моей жизни эта мифическая блондинка, и так, что бы сразу оставлять волосы на подушке? Об этом она не думала.