Человек
Шрифт:
— Резинка ссохлась на дверке. С уголка обсыпалась, — стал оправдываться Афанасий Гаврилович, — тёплый воздух проходит. Тряпочку приспособил, но она плохо помогает. Вместо того, чтобы сорочки дарить, которые я никогда не надену, вы бы в холодильнике порядок навели. На уголок бы новую резинку надели, помогли бы с разморозкой.
— Поставим, Гаврилыч, и разморозим. Что-нибудь придумаем. Ты только не переживай, — сворачивая пустые сумки, сказал Яков.
— Чего ты так долго не открывал? — Вдруг вспомнил Василий.
— Да. — Озаботился
Афанасий Гаврилович замялся, раздумывая, сказать или не сказать про ручей и поляну. Потер рукой левую грудь и, наконец, решился.
— Матушка ваша сегодня снилась, — признался он, — к себе звала. Наверное, скоро умру.
— Ну, вот. Опять, за свое, — рассердился Яков.
— Перестань, пап, об этом думать. Все будет хорошо. — Стал успокаивать Василий. — Часам к пяти жди, а может и раньше.
Сыновья заспешили к выходу.
Проводив сыновей, Афанасий Гаврилович сходил в парикмахерскую. Там его побрили, подстригли, освежили одеколоном. Вернувшись домой, он надел белую рубашку, черный галстук и серый шерстяной костюм — все то, что подарили сыновья на день рождения в прошедшем году. Прохаживаясь по квартире в новеньких, скрипучих чёрных туфельках, Афанасий Гаврилович остановился перед зеркалом, висящем на стене, и стал рассматривать своё отражение.
Да, это был совсем не тот юноша, что смотрел на него сегодня во сне из водной глади ручья. Совсем не тот. Тот был молод, красив, счастлив, полон жизни, надежд — всё было у него впереди. Из зеркала на Афанасия Гавриловича смотрел старик с потухшим взором и седою головой. Нет, не нравился он сам себе. И более всего раздражал праздничный наряд, казавшийся фальшивым и совершенно не подходящим к его теперешнему настроению.
«Нарядился, ей богу, хоть прямо в гроб ложись», — мелькнула неприятная мысль. Он снял костюм и облачился в повседневную одежду. Взяв банку с белой краской и кисточку, направился на кухню. «Верхний угол совсем без краски. Вроде и мелочь, — рассуждал Афанасий Гаврилович, — но всю картину портит. Сыновья приедут с жёнами, с детьми. Неудобно».
Только опустил кисточку в банку с краской, как снова раздался дверной звонок. Находясь в недоумении, кто же это мог быть, Афанасий Гаврилович пошел открывать. Это были его сыновья, Яков и Василий. Сопя и приглушённо ругаясь, они втащили в квартиру новенький холодильник.
— Вот, отец. Подарок от нас. Чтобы, не мучился, — сказал, чуть отдышавшись, Яков. — Давай, из старого, всё, что там есть, перекладывай в новый. А поганца, с Арктикой-Антарктикой, сейчас на помойку снесём.
Афанасий Гаврилович так растерялся, что не знал, радоваться или горевать. Но, за старый холодильник вступился, как за родного ребенка.
— Только не выбрасывайте, — просил отец сыновей. — Возьмите себе, он хороший. Тридцать лет верой и правдой служил, не подвел ни разу. Пригодится, послужит.
— Новые ставить некуда, —
— Так это… На дачу.
— И на дачах новые. А этому место на помойке. — Отрезал Яков. — Давай, Василёк, берись.
— Не выбрасывайте! Умоляю вас! Не надо! — Кричал отец. — Пусть так стоит, он дорог мне, как память.
Но, сыновья не слушались, несли старый холодильник к выходу.
— Гаврилыч, не собирай в квартире мусор, — говорил, посмеиваясь, Яков.
— Пап, действительно, у тебя же свалка, — убеждал Василий, улыбаясь.
— Ой, что же я наделал! Пожаловался, старый дурак, на свою голову! — Заорал отец на непослушных сыновей. — Поставьте! Немедленно поставьте мою «Оку», а этот заберите! Не надо мне вашего холодильника. Увезите его туда, откуда привезли.
— Ну, ты что? — Чуть мягче и внимательнее заговорил Яков.
— Я его боюсь. — Не зная, что ответить, сказал Афанасий Гаврилович.
— Пап, не бойся, — стал уговаривать Василий. — Этот проще в обращении, чем твой. Размораживать не надо. Силы тратить на то, чтобы открыть-закрыть, тоже не надо, он без защёлки. Работает без шума, ты к нему привыкнешь, понравится.
— А если сломается, что тогда? — Приводил отец, в отчаянии, всё новые и новые аргументы.
— Не сломается. Нечему ломаться. Если только ты каким-нибудь чудесным образом газ фреон из него не выпустишь. Ну, тогда вызовем мастера, починит.
— Хорошо, пусть стоит. Но «Оку» не трогайте, этот холодильник мне дорог, как память.
Афанасию Гавриловичу, казалось, что он поставил точку в споре, но Яков и Василий не оставляли надежду исправить точку на запятую, так как были со своей стороны совершенно уверены, что вся эта истерика не что иное, как каприз и старческая блажь.
Сыновья переглянулись и отступили от своего плана немедленного выноса, дабы не портить отцу настроение в его праздничный день, а агитацию и пропаганду по утилизации «металлолома» решили доверить жёнам и детям.
За праздничным столом только и говорили, что старому холодильнику в доме не место. Как только не убеждали. Внуки даже плакали, уговаривая деда избавиться от «устаревшего, страшного монстра». И дедушка не выдержал атаки, размяк и сдался. И как же мог он устоять, когда внуки обещали в благодарность за капитуляцию приезжать к нему в гости каждое воскресенье.
Получив, таким образом, согласие отца, Яков с Василием засуетились. Новый холодильник установили на место старого, подключили, а старый, схватив за бока, как врага народа, поволокли на помойку. А точнее, повезли на «форде». Это была машина Якова, он снял заднее сидение, и холодильник без лишних хлопот в неё поместился.
И снохи, и внуки уговаривали Афанасия Гавриловича не ходить к мусорным контейнерам, но он не мог не проводить «члена своей семьи» в последний путь. Он наскоро оделся и неожиданно, прежде всего, для себя самого, выходя, хлопнул дверью.