Чем ближе ты находишься - тем меньше видишь
Шрифт:
– Ты встречалась с Бобби, - это не вопросы, это констатация. Бартон хорошо знает технику допросов. Для начала расскажи, что знаешь, и следи за реакцией. Так или иначе, человек выдаст себя. – Ты знаешь о Нэнси. Что ещё, Алиса Шутер? Почему ты не рассказала об этом мне?
Он видит, как она сглатывает, черт подери, он даже видит, как в её горле, в которое так хочется впиться зубами, вот в этом местечке, над ключицами, собирается воздух, чтобы стать словами. Не думать!
– Я думала, что так будет лучше для тебя, - повторяет Ал. Она даже не сопротивляется, её руки безвольно висят вдоль тела. Хорошо, что разница в росте
– Лучше? Чем это будет для меня лучше? До чего вы двое договорились? Как вы решили меня поделить? – он разжимает руки, позволяя ей отойти, позволяя ей хотя бы попытаться защитить себя.
– Никто не собирается тебя делить. Клинт, ты должен решить сам, как действовать в этой ситуации.
Закономерно, что вместе с низким болевым порогом существует ещё и заниженный инстинкт самосохранения. Алиса не двигается, она стоит слишком близко, и эта доверчивость совсем не спасает от моря гнева, что топит их комнату раз за разом. А когда-то это пространство было заполнено нежностью и покоем. Не думать и об этом тоже! Неожиданно накатывает такая усталость, что опускаются руки и больше всего хочется спрятаться куда-нибудь и уснуть. А ещё лучше уйти на стрельбище и закрыть за собой дверь.
– Я не знаю, что мне делать, - тихо сообщает Алиса, словно читает его мысли. – Я люблю тебя, но я… - она зарыла руки в волосы, отвернулась в сторону, потом что-то решила и начала собирать бумаги, устилающие пол. – Я бы могла бороться с Барбарой, - после недолгого молчания сказала она, бросив своё занятие и просто сев на пол. – Но Нэнси… Нэнси это слишком мощное оружие. Я знаю, что не могу предложить тебе ничего взамен. И что самое для меня страшное, это знать, что я вообще не имею на тебя никаких прав. Я явилась в этот мир, в это время, разрушила всё, встряла, куда меня не просили. Взяла то, что мне не принадлежало. А теперь появилось обстоятельства, указавшие мне на моё место.
Холод выжигает на спине проклятие. По позвоночнику, ребрам, сухим сожженным венам прокатывается колючее ощущение боли. Рука, что до сих пор давит на затылок, будто проникает в мозг, доставая на свет божий самые потаённые страхи, о существовании которых не догадываешься. У Алисы дрожат пальцы, это видно по подрагивающим листочкам. Она судорожно втягивает через нос воздух, давит в себе всхлип. И вместе с этим давит желание броситься к Хоукаю, умолять не оставлять её, умолять остаться с ней, пообещать что угодно. Это не постыдная слабость. Она не может этого допустить по всё той же причине. Сердце бьется глухо, замирает на ничтожные, незаметные доли секунд, но этого хватает, чтобы понять, что будет.
Она взвалила на него слишком большую ответственность, заставив поддерживать в ней жизнь. Будто несменяемый жрец в храме имени неё несет свою вахту, а если прекратит, то на мир обрушится гнев божества. Нет, не так. Божество лишь тихо уйдет, мир даже не заметит. Потому что это служение нужно в первую очередь самому божеству. Но смысл передан верно. Если погаснет огонь в святилище, то она станет одной из древних, забытых религий. Ей определённо следует сделать хоть что-то, чтобы не появлялись в голове эти странные аналогии с безумием.
Она знает, что держит его этим. Тем, что не сможет без него жить.
– Если ты захочешь уйти к ней, то позволь мне хотя бы быть рядом. Я не помешаю, будь уверен, ты даже не заметишь меня. Я умею прятаться, - она поднимает голову и старается смотреть холодно, серьёзно, не пускать во взгляд заискивание и мольбу “не прогоняй”. Она чувствует себя так, будто уже все решено, и Клинт здесь для того, чтобы объявить своё решение.
– А если я скажу тебе уйти? Если я скажу, что ты больше мне не нужна, - он безжалостен, его сегодня слишком много били, он хочет ударить в ответ.
– Ты скажешь? – пустота в голосе, страшная, странная, холодная.
– Скажу, - пустота в глазах, кажется, будто пробиваются голубые искры.
– Скажи, - будто с вызовом, но больше с отчаянием. Будто зная, что…
– Я не хочу тебя больше видеть.
Откуда в руке Ал появляется нож, Клинт не успевает заметить. Но лезвие ловит луч заходящего солнца, пускает веселого зайчика. Тонкий кончик упирается в горло и проводит черту по открытой, беззащитной коже раньше, чем Бартон успевает выбить оружие из её рук. Горячая кровь собирается у разошедшихся краёв и стекает вниз по белому полотну её тела. А в глазах всё та же пустота, понимание неотвратимости наказания за ненужность. Чуть ниже разрез, чуть длиннее кровавая линия, чуть глубже рана, и хлынет потоком, выбеливая полотно до цвета свежего снега. Красное на белом. Страшная, вязкая тьма заволакивает взгляд карих глаз, делая его совершенно нечитаемым.
Зажимая рану пальцами, приникая губами, глотая солёную кровь, Клинт не может понять, как довел её до такого. Как мог сказать эту шутку, по сути, так, чтобы она восприняла его всерьёз. С ней, что по тонкому льду, никогда не знаешь, какой твой шаг будет лишним, и какой жест утянет под воду без возможности вдохнуть. Кровь льётся ему в рот, будто драгоценное вино, каждая капля которого стоит вечности. И хочется больше, досуха, втянуть в себя, чтобы никаких проблем не существовало, чтобы ничего не случалось и чтобы…
– Чёрт, да пусти ты, выпьешь же! – Алиса отталкивает его, сама зажимает рану и бежит в ванну.
– Ты что творишь!? – кричит Бартон, слизывая с губ оставшуюся кровь.
– Ты что творишь!? – откликается девушка сквозь треск раскрывающейся упаковки пластыря, делая упор на местоимение. – С ума сошел, кровь пить?
– Зачем ты себя порезала?
Ал смотрит в зеркало и видит порез. Настоящий порез, не тонкую царапину, из-за особенностей кровеносных сосудов именно на этом месте кровь хлынула, а не просто выступила. Она чуть себя не убила…
Интересно, так на самом деле ощущают себя шизофреники? Больные отрицают свою болезнь, но так ли это на самом деле? Возможно, как Шутер, они ощущают что-то непонятное в себе, какие-то предпосылки болезни. Или знают, принимают, но всем говорят, что не больны, скрывают в себе симптомы. Сколько их, таких, бродит по миру. И хорошо, если не опасных, не тех, у кого есть доступ к огнестрельному оружию, и кто не владеет навыками рукопашного боя. Кто может убить голыми руками. У кого и так в мозгу засело безумие.