Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Покажись. Иди сюда. Хочу смотреть на тебя.
Твою мать! То, что она творит, становится невыносимым. Мне неуютно, муторно, тревожно, а ей, по-видимому, хорошо. По крайней мере, за моей спиной Юле спокойно. Она внезапно обмякает и, почти сливаясь, проникает внутрь, заползает мне под кожу и травмирует своей настойчивостью мою спину.
— Мамоцька? — Игорь тянется через мое плечо. — Ку-ку! Ты спляталась?
— Да, сладкий.
— Он тебе тозе не понлавился?
— Нет, не понравился.
— Не бойся. Папа нас спасет.
—
Настойчивая птица, так и не получив обещанное лакомство, вынужденно отступает, а Юля наконец-таки выходит из укрытия.
— Все! — вижу, как смахивает слезы, затем зажимает нос, выдавливает влагу, сопит и, безобразно хрюкнув, всхлипывает. — Куда идти? — нервно крутится, озираясь по сторонам.
— Таланозал! — сын, оживившись, замечает того, ради кого сюда пришел.
Похоже, праздник удался. Возле огороженного стеклом просторного вольера, в котором нерасторопно движется здоровый панголин, мы битый час стоим. Игорь, копируя походку чудо-зверя, курсирует вдоль заграждения туда-сюда, а я смотрю на Юлю, уставившуюся мертвым взглядом на затылок непоседливого пацана.
— Брось его! — рычу, приказывая через сведенные зубы. — Уйди, а потом…
— Нет.
— Будь со мной!
— Нет.
— Ты призналась, что любишь меня.
— Нет, — глубоко вздыхает, — так не делается. Так не поступают!
— Херня! — выплевываю грубость в атмосферу. — А как надо? Как, по-твоему, будет правильно? Терпеть? Обманывать? Чего-то ждать? Знамения или еще чего подобного?
— Ничего не выйдет.
— Ты ненормальная! — хрипло заявляю, фиксируясь на Игоре своим лицом.
— Наверное, — мельком замечаю, как Юля передергивает плечами. — Но…
— Заканчивай заряжать мне про то, что «хорошо и правильно» или что «плохо, мерзко, отвратительно». По-твоему, любить меня, при этом сладко высыпаться с мудаком, вполне нормально? Соответствует твоей навороченной религии?
— Не надо.
— Что «не надо»?
— Осторожно, детка, — настораживается, когда сын путается и спотыкается, но все-таки удерживается на подрагивающих ногах.
— Ага, — от матери отмахивается и продолжает слежку за почти игрушечным «динозавром».
— Не можешь подобрать причину для развода?
— Не надо.
— Боишься непростого разговора?
— Прекрати, пожалуйста.
— С этим я могу помочь. Я, черт возьми, этого хочу. Я загадал желание, Смирнова. Что мешает и тебе сделать то же самое? Хорошо подумай, представь и двигайся к его осуществлению.
— Ты чересчур эгоистичен, Святослав, — озабоченно качает головой.
Наверное! С последним выводом мне тяжело не согласиться.
— Я рушу свою жизнь, а ты не видишь в этом состава преступления. Считаешь, что это просто?
— Что? — почти с присвистом выдыхаю.
— Да уж, — бормочет ересь в землю, спрятав взгляд, повесив нос. — Это правда. Я знаю Костю, он не поймет…
—
— Да.
— Я не закончил. Послушай, пожалуйста. Если любит, — давлюсь застрявшим в глотке раздирающим внутренности сухим комком, затем сильно сглатываю, таращусь на застывшего и дергающего себя за волосы мальчишку, — то отпустит. Он не станет делить любимую с другим. Это противоречит кодексу.
— Кодексу?
— У таких, как Красов, Юля, есть свой собственный кодекс, по которому они живут. Благородство у него, видимо, в крови.
— Ты не ошибся?
— Нет.
— Нет, не отпустит.
— Почему?
— Тяжело понять, да?
Похоже, есть на то причина, из-за которой все пойдет не так:
«Ты, видимо, беременна, Юла?»…
Глава 27
Загадай желание II
Это глупо, смешно по-детски и слишком озабоченно — без конца одно и то же повторять и монотонно, о ласке умоляя, спрашивать:
«Как ты? Все хорошо? Как дела? Все нравится? Да? Да! Уверена? Я очень рад. Тогда побудь со мной, Юла-а-а! Останься, детка…»,
но я, похоже, растерял годами наработанные способности и забыл, по-видимому, напрочь, безвозвратно, как принято ухаживать за неприступной женщиной, которую за руку крепко возле себя сейчас держу, следя за каждым ее движением, ужимкой, вздохом и переменой настроения.
«Больно, Свят. Пожалуйста, нежнее. Ты ломаешь мне суставы. А-а-ай!» — неспешно двигает губами Юля, выворачивает кисть, шипит и тут же расслабляется.
«Извини» — таращусь на наш сцепленный в единое кулак, перекатываю между своих пальцев женские фаланги, подушечкой большого расчерчиваю собственную карту на тыльной стороне ее ладони. — «Так нормально?».
«Нет» — хрипит и отворачивается от меня.
— Сладкий? — спокойно к сыну обращается. — Пойдем, наверное? Зверек уже устал. Ты не даешь ему расслабиться и спрятаться, постоянно следишь и охраняешь, держишь его на прицеле. Так нельзя. Он хотел бы побыть один. Пойми, пожалуйста. Пусть он немножко отдохнет от такого пристального внимания. Детка, ты меня слышишь?
Сын ладошками упирается в закаленное стекло, лбом прошивает прозрачную поверхность, растаскивая курносый носик на слепящей теплой плоскости, сопит и булькает, но к нам не поворачивается, а только лишь рычит, кряхтит и дергает недовольно задницей.
— Игорь? — громко окликает Юля. — Что за характер? — бухтит себе под нос. — Мужичок в подгузниках, а туда же лезет. Ты не мог бы, Святослав…
— А? — маленькая задница, вдруг сильно вздрогнув, отвечает.
— Ты его смущаешь, — говорит ребенку, а сразу после обращается за помощью ко мне. — Пожалуйста, скажи ему. Этот несчастный динозаврик чувствует себя подопытным животным. Я изучила каждый штришок на его броне. Уверена, что уже знаю, как его зовут. Свят?