Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

В силу физического недостатка, он не имел представления, как выглядел его единственный сын. Вернее, я долгое время так наивно полагал. Можно себе представить мое изумление, когда я получал от него пакет нравоучений и рекомендаций, относящихся, например, к внешнему виду, выражению лица в тот или иной момент, или когда он в мельчайших деталях с пугающими своей точностью эпитетами сообщал мне о том, что у меня выгорели на солнце волосы, отчего стали какого-то странно рыжего, как будто ржавого, цвета. Или, например, папа каждый раз чрезвычайно удивлял меня, сообщая о том, что мне надо бы начать бриться,

привести себя в порядок, выстирать вещи, аккуратнее писать в школьных тетрадях, застегивать пуговицы на рукавах рубашек, расчесывать волосы, два раза в день чистить зубы и не забывать раздирать закисшие от постоянного недосыпа карие глаза.

Карие? Откуда он знал, что они у меня такие. Как чувствовал или каким-то образом понимал и даже видел, что на голове лохматится здоровенный колтун или что моя любимая рубашка не сочетается расцветкой с новеньким темно-синим выходным костюмом, или что я высокий парень, увлекающийся архитектурой и академическим рисунком. Все это, и кое-что еще, до сих пор остается для меня неразрешимой диковинной загадкой. Отца, к сожалению, больше нет со мной, а память о том, каким он был прекрасным человеком, есть, и более того, я целиком и полностью уверен в том, что она никуда не денется, не канет в Лету, не сгинет в бездну и там не пропадет.

— У тебя нет причин меня ревновать, Красов, — прохладными пальцами прикасается к моим щекам. — Скажу больше, ты просто не имеешь на это права.

— Почему? — внимательно смотрю в ее лицо. — Ты красавица, умница…

— Значит, полная дура, да? — хохочет и вместе с этим, вцепившись в мои скулы, притягивает к своему лицу. — Смотри мне в глаза. Не отводи взгляда. Итак? Говори правду, только правду, исключительно правду и ничего кроме нее.

— Спрашивай, — замедленно моргаю.

— Что у нас на завтрак, мужчина? — прижав к себе, шепчет мне на ухо.

— Секс, развратная жена.

— Секс? — наверное, такой ответ ей не подходит. — И только?

— Два раза.

— Два? — вцепляется мне в волосы. — И все?

— Только за этот жалкий час.

— А-а-а! Тогда, наверное, приступай незамедлительно. А то…

— А то? — целую специально предоставленный для ласки женский подбородок.

— Не знаю. Не придумала еще. Сейчас об этом разговаривать не хочу, да и не буду.

— М-м-м…

Вот оно что!

Ну что ж, отлично — все устраивает и мне, конечно же, подходит. А Юлька необдуманно напрашивается и, как кролик, на змеиный танец с покорностью идет. Зачем тогда задерживать ее?

Идеальная фигура. Эта чувственная женщина — маленькая скрипка, бесценный инструмент. Инструмент для наслаждения или подвижный холст для выражения мужской любви и чистой нежности.

Грудь идеально помещается у меня в ладонях, а стройные длинные ноги крепко зажимают верхнюю половину моего тела, размазывая на себе.

— Господи, Костя, — Юля стонет и сильно выгибается. — Да, да, чтоб тебя… Еще-е-е-е!

Она общительна в постели, а в повседневности, к сожалению, не болтлива. С женой совсем не просто, она неразговорчивая натура, зато такая же эмоциональная особа.

Такая же, как и я!

— Быс… Трее… — запутываясь в буквах и слогах, просит, подмахивает, за мной повторяет все движения, следуя почти след в след, нижней

частью струной натянутого тела. — Еще… Хочу тебя… — скулит жена, а я наращиваю темп, носом утыкаясь в покрывшуюся испариной аристократическую шею.

— Люблю… — прикусываю скульптурные скулы, впиваясь в кость, раскатываю кожу на зубах и с чмокающим звуком отпускаю податливую живую ткань.

— А-а-а-а! — мощной судорогой исходит, запускает ногти в мясо, и приподнявшись, лбом утыкается мне в плечо. — Господи, как же… Хорошо!

Быстро выхожу, согнув колени, усаживаю задницу на пятки. В кулаке сжимаю член, передергиваю, раскатывая смазку на стволе и головке, раскрасневшейся то ли от стыда, то ли от произошедшего интимного забега. Успокоив сбившееся дыхание и вдоволь насмотревшись на извивающееся как будто от конвульсий растерзанное тело, цепляю пальцами бедренные складки, подтягиваю Юльку, как игрушку, и стремительным броском переворачиваю на живот. Резкий, но не сильный шлепок по румяной и натертой ягодице — коленно-локтевая поза, а жена, отставив попу, вращает бедрами, показывая влажный распущенный цветок.

— Добавки хочешь, Юлька? — хмыкаю, разминаю половинки и пальцами провожу по горячим лепесткам. — Похоже, у тебя высокая температура, жена?

— Угу.

— Жар? Ощутимо лихорадит?

— Да.

Надавливаю ей на поясницу, поднимаюсь и пристроив член ко входу, проникаю и заполняю полностью собой.

— А-ай! — глухо стонет и, разогнув локти, сильнее прогибается в спине.

— Держись, — фиксирую положение, завожу одну ладонь ей на лобок, а второй упираюсь в пружинящий от покачиваний матрас. — Будет быстро.

— Не пугай, Красов. Как долго ждать «твое еще»?

Ах, ты ж ненасытная малышка!

Проблем в сексуальной жизни нет. И первым браком я доволен. Вру… Вру, конечно. Я ведь был уже женат.

Первая супруга погибла в автомобильной катастрофе, когда после работы поздним скользким вечером спешила к нам домой. Ей было двадцать лет! Только двадцать. Мы не успели насладиться жизнью, построить быт и завести детей. Я рано овдовел, но в заторможенность не впал. Скорее, наоборот. Устроил рабочий адовый забег. Пахал до полного изнеможения, набирал заказы, выезжал на объекты лично, подрядился на смешную вахту в собственную фирму, подавшись в подай — принеси — разнорабочие, себе же подписывал смешную выплату ежемесячного должностного жалкого оклада без премирования и обычных для трудяги стимулирующих надбавок, зато не сдох, не опустился, не погрузился в пропасть отчаяния, злобы, ненависти и тому подобной хрени, в которую стремительным падением летит человек, когда теряет близкого, с кем с самого начала намеревался жизнь прожить…

— Ты все? — спрашиваю у голой Юльки, стоящей в душевой кабине ко мне спиной.

— Подай, пожалуйста, полотенце, — вполоборота просит.

— И так сойдет, — глажу потеплевшую от кипятка малиновую ягодицу.

— Красов! — пытается смахнуть мою клешню.

— Что такое, Люлёк?

— Не насмотрелся? — поворачивается ко мне лицом. Крутит задом и выставляет грудь, изображая цыганский холодец, трясет полушариями, подавшись на меня вперед.

Она, черт возьми, красивая! Сколько раз за неполное сегодняшнее утро я этот очевидный факт признал?