Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

— Юля! — злобно рявкаю в, похоже, абсолютно безуспешных попытках прекратить этот скулеж. — Я понял. Перестань!

— Я устала опознавать тебя, Мудрый. Я состарилась, пока четыре года ждала тебя. Ты вот, сука, к нам совсем не торопился.

Неправда! Я спешил, да только все не так, как мне хотелось, там сложилось.

— Я вернулся. Послушай меня. Давай успокоимся и…

— Ты мне одолжение сделал?

— Нет.

— Лучше бы ты умер! — кричит, выпаливая в сердцах.

Я вижу… Вижу, что все это происходит строго на эмоциях, и что на самом деле Юля так совсем не думает, хоть истошно вопит и громко причитает.

— Считаешь, я шучу, психую и громкими словами бравирую?

Смотри на меня, Святослав. Имей, в конце концов, мужество, воин-освободитель!

— Я смотрю! Смотрю, смотрю… — таращусь на нее, но картинка, разворачивающаяся у меня перед глазами, увы, не очень четкая, скорее, слишком мутная. — Ни о чем не прошу! Ни о чем, — последнее по буквам, еле двигая губами, почти про себя шепчу. — Хочу видеться с сыном.

— Он не поймет, — отказывает, мотая головой. — У него уже есть отец!

— Это Красов?

— Да. Костя готовит документы на усыновление и…

— Зачем доводишь до крайности, Юла? Кружишь, вращаешь, заворачиваешь бубликом, в кольцо. Я о многом, что ли, прошу?

— О неподъемном! — она встает со стула, коленями цепляет край сидения, а мебельные ножки скользят и едут по гладкому напольному покрытию, оставляя четкие следы такого «преступления».

— Я тебя прошу, — не двигаясь, слежу за ней.

— Нет.

— Я хочу установить законное отцовство.

— Очередная прихоть, блажь, хотелка. Твой приказ? В любом случае, я возражаю. И да, еще! Забыла кое-что добавить: мне на твои желания плевать. Я против! — поворачивается ко мне спиной, но по направлению к двери не продвигается.

— У меня есть…

— У тебя ничего и никого нет. Ты абсолютный ноль, никто, Мудрый Святослав. Для меня, ты умер. Я несколько раз тебя похоронила и с потерей наконец-таки смирилась. Ты никогда не любил меня, а я больше не люблю тебя.

— Это неправда! — неслышно бормочу, покачивая головой.

— Ты уничтожил меня бесконечной нервотрепкой и своим упрямством. Так не живут, Святослав. Или армия, или жизнь с любимой на гражданке.

— Юль…

— Ты спал со мной, тебя все устраивало, мне тоже подходило, ведь я считала тебя своей судьбой, верила и отдавалась без остатка. Но ты на другой женат…

— Неправда! — сжимаю кулаки. — Хватит!

— Ты женат на любимой службе, а на очередной войне ей ловко изменяешь. Ты убийца, Святослав. Тебя заводит запах крови, вопли, крики, растерзанные тела, грубое насилие. Так ты ищешь правду и устанавливаешь мировой порядок там, куда контракт тебя пошлет. Уверена, что это неизлечимая болезнь. Вкусив лишь раз соленую человеческую кровь, таким, как ты, довольно сложно остановиться. Созидание — не твой конек. Ты…

Убийца!

«Этого не может быть!» — кричал я в рацию, рассматривая дотла сожженную деревню: только печные трубы и каменные валуны, служившие оградой для фундаментов уютных несколько часов назад низеньких домов. — «Это же их женщины… Как это возможно? Звери! Мрази! Уро-о-о-оды! „Триста“ есть? Прием!».

Меня заверили, что:

«Минус! Нет!».

— Ты не даешь мне шанс?

— Нет.

— Никаких условий, требований? Ничего?

— Нет.

— Это справедливо, правильно, по-твоему? — скрежещу зубами и прикладываю кулаки о стену.

— Справедливо! Такое состояние — твоя заслуженная от меня нагр…

— Врешь, блядь! — плююсь приклеенный к поверхности спиной.

— Прощай!

— Это не конец, Юла! — сильно вытянув шею, рычу ей в след.

— Конец! — она вдруг резко тормозит и вполоборота, не превышая человеческие децибелы, гордо произносит. — Мы выяснили отношения, Святослав, еще тогда. Но… — вижу, как нервно смаргивает несколько раз, с духом, что ли, собирается для того, чтобы

очередную грубость мне сказать, — когда моя беременность подтвердилась, я, наивная девица, искала связи, чтобы передать тебе известие о том, что ты будешь отцом, но твои братки меня отшили. Посмеялись над милой куклой и в спину соловьями посвистели.

— Мне очень жаль… — прикрыв глаза, в энный раз слова прощения твержу. — Жаль, Юла, жаль, жаль…

— Я никто — не жена, не сестра, не мать. Я — не семья! — возвращается по направлению «строго прямо». Чертовы «двенадцать часов» — склеенные минутная и часовая стрелки. — Тебе ведь не сказали? Не передали, что…

— Так вышло. Мы…

— Попали, видимо, в засаду? Насмерть с супостатом бились?

— Нет.

— Прятались и сохраняли эфирное молчание?

— Какая разница?

— Действительно, — Юля хмыкает и возобновляет шаг. — Мы расстались, Святослав. Несовместимы оказались гордый мальчик, патриот с обостренным чувством долга и избалованная мнительная девица, у которой одна романтика и свадебные платья на уме. Прости, пожалуйста, что я такая приземленная и рядовая. А Костя…

— Я помню!

Помню, что тогда сказал! Тогда перед тем, как выйти вон. Она во всем права и все в точности, не перевирая, вслух воспроизводит. Я пристыдил ее, напомнив о чувстве долга и безотказном служении Родине, стране, в которой я рожден. Я и сейчас уверен в тех словах, за исключением…

«Юля, я люблю тебя!» — шептал, парализованно двигая губами, когда сваливал черные пластиковые мешки с останками еще совсем недавно очень шумных женщин, которых собственные мужья жестоко приговорили к казне через сожжение, посчитав их коллаборантами. Они ведь ровно два дня жили бок о бок с нами, с солдатами вражеской для них страны и армии, а значит, признаны изменницами, предательницами, пособницами и приговоренными на смерть жалкими обманщицами. Изменницами семье и залитой кровью Родине, на земле которой херову кучу лет ведутся надоевшие мировой общественности боевые действия… Всем насрать на то, что там сжигают женщин, на то, что там нас убивают, что там мы… Абсолютное ничто, элитный биомусор, на который объявлена охота и обозначена не слишком щедрая награда!

Оттолкнувшись от стены, подхожу к окну и задаю всего один вопрос:

— Когда мой сын родился? — киваю, указывая на суетящегося на детской площадке парня. — Расскажи о нем хоть что-нибудь, — неслышно добавляю. — Очень прошу.

— Всего доброго!

Я слышу четкий женский шаг, затылком ощущаю сильное колыхание воздуха и вздрагиваю от громкого хлопка, свидетельствующего о том, что дверь с той стороны уже закрылась. А дальше оглушающая тишина и гулкое биение сердца, от которого зависит кровообращение моего врагами недобитого организма.

«Бабы — зло, гадины такие! Смотри, как эта мелкая писюха сладострастно пялится на тебя. Глазками стреляет, облизывает губки. Фу! Мерзость. Ей, по-моему, тринадцать. Не больше — точно! У нее еще между ножек беленький пушок холодным шелком колосится, а она туда же лезет. У нее хоть кровь идет или… Вишь, стерва, потирая ножки, приглашает, видимо, в кровать. И ведь не продешевит жалкая шалава. Выбрала в любовники майора! Губа не дура. До сих пор удивляюсь, как эти гражданочки шустро в наших званиях секут. Но ты не ведись на это, Святой, на эту ересь не поддавайся никогда. Любая из этих» — руками каждую на расстоянии ощупывал, как будто бы тела им разминал, а пальцы запускал во внутренности, отыскивая слабое, костями не прикрытое место — «не задумываясь, прирежет тебя. А ты, мудила, даже не успеешь кончить! Так и скатишься с пи.денки, высунув язык и напиваясь кровью, которую сам же булькать будешь. Ненавижу жалких сучек…».