Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

Вот так мы молча спорим… Юля же настырно выбирается на воздух, но резко застывает на крыльце. Дождь щедро поливает землю, брызгами оплевывает деревянные ступеньки и стекает шустрыми каплями с нержавеющего конька.

— Иди ко мне, Смирнова! — обхватываю ее за талию и прижимаю их двоих спиной к себе.

— Пусти! — дергается, переступая с ноги на ногу. — Прекрати сейчас же!

— Мам? — сын поднимается и обращается к ней лицом. — Сто слуцилось? Ты танцуес?

— Ничего, мой сладкий! Все очень хорошо. Там нас папа ждет. Смотри, детка. Видишь? Вон! Помаши ему ручкой! Давай-давай. Вот хорошо.

«Папу» вижу

я! Красов стоит на главном входе вместе с Юлькиным отцом. Пидо.ас не сводит с нас цепкого, с меня же лично — уничтожающего, взгляда, рассматривает, насупив брови, а Сергей, повернувшись к нам спиной, похоже, что-то важное мудачине сообщает. Ободряет? Утешает? Учит смирению и тренирует другую щеку подставлять, когда по одной оплеух надавали сильно, от души и неоднократно.

— Я не отдам ребенка. Тебе там слышно? — шепчу ей в ухо. — Пусть этот хер засохнет с выдуманным усыновлением. Он ему никто! У нас с Игорем одинаковая кровь. Это что-то да значит! Не смей играть не по правилам, Юла.

— Ты угрожаешь?

— Предупреждаю, но…

— Считаешь, что мы не найдем на тебя управу?

— Готова биться? Или будешь прятаться за спину надушенного Красова?

— Да. Буду биться, и я тебя…

— Так противен, Юлька?

— Ты прошлое, которое никак не отчалит в клокочущую преисподнюю. Я любезно помогу, и ты сгинешь в тот самый ад, из которого выбрался назло судьбе.

Сейчас я сильно сожалею, что в том сыром подвале на полу не сдох! Уполномоченные парламентеры, увы, чуть-чуть не опоздали, а вместо казни организовали обмен на трех вражеских дебилов. Не так давно я «стоил» трех врагов! Трех… Трех огромных мужиков. А тут тщедушная Смирнова решила силу показать. Я сдавлю ее сильнее и заставлю на меня поласковее смотреть. Стерва и красивая зараза!

«Бабы — это зло. Запомни, как „Отче наш“, майор. Это колдовское зло. У них в башке такая х. ета творится, что даже страшно. Каждый раз задаюсь одним вопросом. Знаешь, каким? Как у этих гадин сочетается ненависть, материнство и любовь. И все в одном флаконе. Ты знаешь, что бабы — превосходные снайперы. Вижу по твоим глазам, что мучаешься до жути прозаичным вопросом. Почему, да?» — я, посмеиваясь, раскачивал уставшей и гудящей от непрерывной болтовни башкой. — «У них терпения до херища. Аккуратность и упрямство в чести. А еще сучки чрезвычайно устремлены. А как ты думаешь, что до чертиков меня пугает больше всего?» — я поддержал его намерение, кивнув и вопросительно выставив слегка заросший подбородок. — «Они ведь матери! Детей рожают, понимаешь? Они типа продолжательницы рода по призванию и по физическим параметрам. Мы членом вряд ли сосунков себе на свет воспроизведем, разве что пареньком потыкать в тепленькую мякоть. Так вот, мать смотрит на сына через оптический прицел. Прикинь, какая нескладуха. Она урода породила, она же долбое.а и убьет. Такое этому, как его, который с усиками и, как извращенец, с каре ходил, наверное, не снилось в самом страшном сне?»…

— Утешься малым, Юля. Сына твой ё. арь не получит. Сейчас поверь моим словам и перестань в этом сомневаться, — через зубы произношу, вылизывая теплую ушную раковину. — Своего пусть делает! Трахает тебя получше, глубже и почаще.

— Заткнись! Развяжешь с женщиной войну, посвятишь вечно чем-то озабоченные нации в свою нелегкую судьбу? Ты! — шакальем хохочет, изображая адскую гиену. — Ты! Только ты!

Во всем, что сейчас имеешь, исключительно твоя заслуга.

— Согласен. И все же…

— Все же?

— Это не наделяет его неограниченными правами на чужого сына, — дергаю ее, впиваясь пальцами в каменный живот, к спине прилипший. Юла шипит и в отместку бьется задом прямо в пах. — Тише-тише. Муж ведь смотрит на тебя, а ты держишь на руках нашего сынка.

— Чмо!

— Нормально — мне подходит.

— Сволочь. Я обращусь в полицию.

— Озвучь-ка содержание заявления, будь так добра!

Пока Юлька собирается с мыслями, гром прикладывает кулак о землю. Игорь всплескивает руками и звонким колокольчиком заливисто хохочет:

— Ты видел? Видел?

— Да, зубастик. Конечно, да. Ничего не пропустил. Посчитаем?

— Зубастик? — округляет глазки. — Это сто такое? Поситаем? Это сто знасит? — ставит ручки себе на пояс, изображает маленького воина ростом с самый мелкий пальчик. Мизинчик-воин, рассиживающийся на руках у изящной матери!

— Где ты зубки потерял, шалопай?

— Салопай? — крутится и вертится, уложив ручонки колесом.

— Игорь! — Юля встряхивает пацана.

— Прекрати немедленно, — щипаю нервную за бок. — Не дергай его. Пусть резвится.

— Не-на-ви-жу! — через зубы произносит, не глядя мне в лицо.

— Я понял. Итак, — еще разочек запускаю нос к ней в ухо, — по буквам для непонятливых повторяю. Сын — мой! А Константину Красову вполне достаточно…

Достаточно того, что она спит и живет с козлом, она его законная жена. И, так уж вышло, не моя семья! По-моему, это справедливо и даже по закону.

— Замолчи! — дергает плечами, толчками задевая мне заросший подбородок. — Это не частная собственность или твои ордена-медали. Не напирай! Мне тяжело…

— Дай его сюда, — разворачиваю ее к себе лицом и почти выдираю мальчика, оставляя мать не с чем, с пустыми, распахнутыми, повторяющими детский контур, на весу овалом сложенными руками.

— Ай! — ощутимо звонко вскрикивает Юля, а мужская компания с той стороны настораживается и подбирается для незамедлительного броска.

— Иди туда, — назад киваю, указывая ей на вход в мою берлогу. — Вернетесь восвояси, как только дождь закончится.

— Нет!

Я разворачиваюсь и самовольно заношу ребенка внутрь. Здесь тихо, сухо и спокойно. Пусть Игорь посидит со мной, а как только разгуляй стихии прекратится, я гарантированно и без опаски отнесу его в хозяйский дом. Из-за моей спины доносится довольно шумное женское сопение, звуковое сопровождение сенсорных клавиш мобильного телефона, в который Юла «трезвонит», вероятно, расписывая в сообщениях своему Костяну, как она обозлена и откровенно недоумевает от действий, которые контуженный козлина с ней вытворяет.

— Святослав? — окликает, заходя за мной.

— М?

Не отвечает, зато шипит, выстукивая подошвой по деревянному полу. Подбирает, видимо, слова, которые не легко даются, когда боль в душе еще теплится, потому что ни хрена не умерла. Я ведь это вижу…

— Только сын, Смирнова! Больше ничего. Я понимаю, что стал чужим. Осознаю, что много времени прошло, что я тебя обидел, но…

— Сын, сын, сын, — подскакивает шалопай на моих руках. — Мам? — тянет руки к ней.

— Иди сюда, — я вынужденно передаю мальчишку и ощущаю вибрацию в заднем кармане джинсов.