Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

«Привет, Костя. Я Святослав. Можно просто Свят…».

Глава 30

Они здесь!

«Сладкая, все нормально? Как любознательный натуралист там поживает? Почему не отвечаешь?» — без конца как будто в никуда отправляю простое сообщение, особо не рассчитывая на развернутый ответ с той стороны не слишком дружелюбного двора.

Уже, по-моему, трое суток Юла талантливо сохраняет эфирное молчание, а я настойчиво продолжаю бомбардировать стихийно образовавшийся чат незамысловатыми приветствиями и пожеланиями хорошего и плодотворного очередного дня.

«Волнуюсь, Юль. Как

ваши дела? Ответь, пожалуйста» — письмо, расправив крылья, улетает, а я откладываю телефон и отдаюсь на откуп милой женщине, которой слишком много обещал, да так и не исполнил, потому как, видимо, о времени и месте нашей встречи самозабвенно, а главное, неоднократно привирал.

Она спокойно перебирает мои пальцы, внимательно рассматривает вычищенные, остриженные почти под корень ногти, упругой крохотной подушечкой елозя по лунообразному молочно-белому ободку; уверенно продавливает фаланги, намеренно перекрывает постоянное кровообращение, затем неспешно отпускает свой зажим и переворачивает мои кисти, обращая давно зажившими мозолями к себе «лицом». С опаской, довольно осторожно прикасается к холостому безымянному на моей правой руке, как будто приноравливается к мужскому крупному диаметру, и укладывает свою мелкую ладошку, совмещая наши пальцы, царапая огрубевшую кожу обручальным женским золотым кольцом.

— Как ты? — негромко спрашивает и по-кошачьи наклоняет голову, прижимая небольшое ушко к своему точеному плечу.

— Все хорошо, — как обычно, особо не задумываясь, автоматом отвечаю. — А ты?

— Встречаемся редко, Святослав. Избегаешь? — резко вскидывается на меня.

— Нет. С чего ты взяла?

— Вот так мы и становимся ненужными и надоедливыми старыми хрычами, — обреченно выдыхает.

— Я же здесь!

— «Мам», «пап», «я очень сильно занят», но «обязательно перезвоню», «давай, наверное, попозже», «сейчас мне некогда», «все хорошо», «пока-пока» и надоевшие до чертиков «ну, все, целую, жду, люблю». Запатентованный словарь эгоистичных засранцев и изворотливых приспособленцев. Ладно, мальчик! — на все четыре стороны спокойно отпускает мои руки, неторопливо отклоняется назад, тяжело или с большим трудом вздыхает и украдкой посматривает туда, где Ксения с загадочной улыбкой на губах выбирает для нас разрекламированный официантами фондан. — Вот вы и быстро выросли, а мы стремительно состарились. Черт возьми! Мне до сих пор кажется, что все это произошло совсем недавно, позавчера или вчера. Оглянуться не успела, а уже внучата рядом скачут и лепечут что-то на своем, на юном.

— Перестань! — отрезаю, поглядывая исподлобья на сидящую напротив.

— Как скажешь, — покорно соглашается.

— Были дела. Понимаешь?

— Еще бы! Тяжело совмещать работу, очень личное и то, на что почти вот такущий, — раздвинув по вертикали тоненькие руки, указывает размер сволочного пофигизма, — болт забил. Прости-прости, я вообще не упрекаю и желчь густую выпускаю не со зла. Это, вероятно, старость. Лешка тебя не эксплуатирует, не обижает?

— Нет, не обижает и щадит. Я очень благодарен ему за то, что он предложил работу и носится теперь со мной, хотя, в сущности, вообще-то и не должен. Кто я для него такой? Ты, вероятно, попросила?

— Ерунда, — отмахивается, как от назойливого комара.

— И все же?

— Нужно помогать.

— Хотя мы этого и не заслуживаем?

— Ты жесткий и колючий, — качает головой, недовольно прищелкивая языком.

— Мам, спасибо за все. Слышишь?

—

Устанешь благодарить, Свят. Сережа, да и Женя, между прочим, тоже руки приложили. Ты ведь ушел со службы?

— Да.

— Не передумаешь? Я просто не могу в подобное поверить. Ярослав, кстати, тоже считает, что у тебя произошло какое-то помутнение рассудка. Что случилось?

— Нет, не передумаю. Возврата к военному прошлому не будет. Точно! — хочу еще добавить «ни при каких условиях», «ни за что» и «никогда», но сдерживаюсь и не выпускаю ни хрена не значащие для нее слова.

— С кем-нибудь встречаешься? Женщина есть?

— Нет.

— Нет? — она, похоже, сильно изумляется. — Проблема, вероятно, в большой загруженности? Или достойную тебя пока не повстречал?

— Издеваешься? — как будто в удивлении выгибаю бровь.

— Нет, что ты, — мгновенно на попятную идет.

— Ты ведь знаешь, что у нас с Юлей происходит?

— Знаю, — утвердительно кивает.

— Понимаешь? Одобряешь? Или считаешь меня козлом, желающим обскакать саму судьбу?

— Извини, — слишком очевидно мнется, стесняется и прячет карий взгляд, — но нет.

— Не одобряешь? — на всякий случай уточняю. — Или не понимаешь, а я, по-твоему, урод?

— Не стану комментировать последние слова. А вот мальчишка у тебя чудной, Свят. Очаровательный, смешной и очень непосредственный ребенок. Нежное и хрупкое создание. Я рада за вас обоих. За Юлечку и за тебя.

— Спасибо.

Еще хотелось бы узнать:

«Что дальше? Что там в остальном? За что, потупив взгляд, так обворожительно извиняется?»,

но она, по-видимому, не поддержит рвение, поэтому меняю тему и переобозначаю направление.

— Проехали. Что так долго-то? — с нетерпением поглядываю на снующую возле витрины через свое плечо. — Крутой ассортимент для нашей Ксю, по-видимому, неразрешимая проблема.

— Не торопи ее, — похлопывает по тыльной стороне моей ладони. — Пусть развлекается. Она так редко стала улыбаться и о глупостях болтать, что я перестала узнавать свою непосредственную маленькую дочь, а сейчас Ксю-Ксю сияет, рассматривая вращающуюся сладкую витрину. Хочу, чтобы так было всегда.

— Стесняюсь спросить, но все-таки решусь, — возвращаюсь к молочной матери лицом, вытягиваю руки и сильно упираюсь в толстенный край стола. — Что у нее с этим пахарем на самом деле происходит?

— Пахарем? — то ли делает вид, то ли действительно не понимает, о ком я речь веду.

— С Суворовым, — любезно уточняю. — С фермером, животноводом, землепашцем и доморощенным ковбоем.

— Мы больше не достаем ее, Свят, — тяжело вздыхает. — Не лезем в душу с вопросами о состоянии тяжелой личной жизни, о сроках возможного замужества или о будущих детях. Поэтому я тебя очень прошу, пожалуйста, прояви такт, вежливость, уважение, человеческое сострадание и неравнодушие, и не донимай подобным ни меня, ни Лешку, ни, тем более, Ксю-Ксю.

— Так все серьезно?

— Она не говорит об этом, предпочитает тихой сапой все переживать, ничем не делится, самостоятельно решает, но, — Ольга нехорошо меняется в лице, — я считаю, что этот мужчина испортил ей всю жизнь, но кто я такая в душевных и животрепещущих вопросах. Она моя малышка, а я переживающая о ее судьбе, обеспокоенная личным дочери, неугомонная злая мать. Ксюша отдала трепещущее сердечко совершенно неподходящему ей человеку. Алексей Суворов — чудесный, сильный, волевой, трудолюбивый, но для нее — всегда, был, есть и будет, чужой.