Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Я приготовила там чистые полотенца, в ванной есть все необходимое, а бритвенные принадлежности можно…
— Ребята, это всего на пару дней, — наверное, слишком грубо обрываю.
— Оставайтесь у нас столько, сколько нужно, — спокойно заявляет Петр.
Два! Два дня… Всего и только. Я так решил. Мы съедем и не станем злоупотреблять гостеприимством юных Велиховых, тем более что я, по всей видимости, уже продумал новый генеральный план.
Юля аккуратно разбирает детское место. Тяжело вздыхает, когда обкладывает мягкими подушками жесткие борта. Расправив простыню, как парус, заправляет Игорю импровизированную
— Все! — рукой указывает на то, что получилось.
— Будем раздевать бойца? — одной рукой удерживаю ребенка и не спешу прощаться с ценной ношей.
— Да, конечно.
Сынок, приняв горизонтальное положение, мгновенно скручивается, как юркая улитка, поджимает ножки, упирается коленями в подбородок и, выставив зубки, впивается в свои спортивные штаны.
— Тихо-тихо, — Юла присаживается рядом, запускает в живой комочек свои руки, растаскивает детский захват и, посматривая с улыбкой на меня, расстегивает молнию на костюмной модной куртке. — Устал, — суфлирует свои движения. — Он почти моментально заснул. Это ведь впервые с того момента, как мы здесь. Ничего не получалось! — как будто бы в недоумении дергает плечами. — Плакал и…
— Он не спит, — выставленным подбородком указываю на Игоря, внимательно смотрящего на нас абсолютно ясным взглядом, совсем не замутненным сладким сном.
— Детка-а-а, — жалко всхлипывает Юля. — Сладки-и-и-й…
— Поцитай книску! — бодро верещит и сжатыми кулачками растирает уголки влажнеющих, поблескивающих ярким огоньком, темных глаз. — Поцитай мне. Я…
— Тихо, сладкий, Валечка уже спит. Ты ей мешаешь. Она маленькая, ей…
— Пло дизавлов, — настаивает сын. — Поцитай!
— Я не взяла его книгу, — потупив взгляд, куда-то в сторону шипит Юла. — Забыла! Забыла эту чертову раскраску. Я…
— Я помню наизусть старую-старую сказку про Дино. Если хочешь, — искоса посматриваю на мальчишку, прислушивающегося к каждому словечку, — то я могу рассказать, а ты представишь, будто я читаю книжку. Что скажешь, сладкий?
— Холосо, — сглотнув, кивает.
Согласен! Он согласен. Да черт бы меня в пекло взял!
— Игорь? — сын перекрещивает руки, не позволяет матери стянуть с себя мастерку и майку, затем подтягивает ноги к груди, скручивается в тугое маленькое кольцо и хнычет, эксплуатируя эмоционально нестабильное состояние всех, кто находится в детской комнате. Определенно слышу, как тяжело вздыхает Юля, как тихо стонет маленькая Валя, как жалобно похныкивает сын, как сам я через раз дышу. — Перестань, пожалуйста. Ты же…
— Когда папа нас заберет оцюда? Я узе нагулялся, тепель хоцю домой. Там книска, там моя масына, там… Ма?
Вот, блядь, и все! «Папа», «папочка», «папуля», затем, наверное, «отец», «старик» и «батя». Ни один гребаный эпитет не имеет ко мне никакого отношения. Я просто донор! Я тот, кто парня сделал. Тот, кто смастерил ребенка, в экстазе выстрелив в приветливое теплое нутро подвижное хвостатое зерно. Увы! Увы! Увы! Вообще не тот, кто с малолетства воспитал, привив мальчишке прописные истины и отработав с сыном необсуждаемые правила новой жизни.
— Папа здесь! — шипит Смирнова. — Папа рядом с тобой. Вот твой папа…
— Нет! — выкрикивает сын и злобно косит на меня глаза. — Он цюдисе, монсл, селый волк, плохой и стласный. Он не мой папа. Мой папа…
Юля
— Прекрати! — рычу и, схватив ее за руку, оттаскиваю несильные, но все же ощутимые, пощечины от детского, и без того расстроенного неприятными известиями, лица. — Выйди отсюда, черт возьми. Юля, хватит! — хриплю, поглядывая украдкой на манежик, в котором маленькая девочка размахивает ручонками в безуспешных попытках зацепить непрерывно вращающуюся карусель игрушек. — Оставь нас, — простую просьбу загробным шепотом рычу. — Пожалуйста.
Не произнося ни звука, лишь гордо вскинув подбородок, она встает с диванчика, где возится расстроенный до слез сынишка, расправив плечи и соорудив надменную осанку, выходит из детской комнаты, в которой я остаюсь наедине с большим желанием завоевать доверие ребенка, чье рождение я вынужденно на очередной войне просрал.
Если спросят меня, что я чувствую, как опознаю и где нахожу себя, то, вероятно, именно сейчас с трудом смогу подобрать подходящие слова для описания всего, что с бешеным течением поблизости и рядом происходит.
Я чувствую… Стопроцентное бессилие! Еще что? Наверное, дикий ужас. Еще точнее? Вероятно, страх.
Боюсь, боюсь, боюсь… Не смерти, потому что нет костлявой твари в нашем мире, а я уж точно не пойму, что сдох, сделав на любезное прощание один-единственный глубокий вдох, когда она за мной придет, я однозначно буду без сознания; не забвения, потому как на долгую память и постоянное внимание случайных посторонних мне плевать; не одиночества, которое я переживу, находясь в толпе снующих многочисленных людей. Я боюсь, что мальчик, у которого мои глаза, не сможет понять, где столько гребаных секунд, минут, часов, дней, месяцев и лет его отца носило, пока он за жизнь свою боролся; входя в суровый мир, он разорвал страховку, обрезав родовые провода. Боюсь, что ни за что и никогда он не простит меня и будет вечно проклинать, ведь это я увел из тихого, надежного, комфортного жилища любящую донельзя мать, которая, естественно, схватила и его за крохотную руку. Я боюсь, что у меня не хватит сил, чтобы все пережить и заново, как следует, собрать…
— Игорь? — сын то и дело смеживает веки и борется со сном, но все же слушает наспех склепанную повесть о несуществующем динозавре, который смог обмануть хитрую лису, обскакать косого зайца и отвлечь настроившегося на обед медведя, затем дотла сжечь изможденного голодом хромого волка и растерзать когтями трусливого тигра, при этом погрозив большим хвостом зевающему льву. — Ты не спишь, сынок? — у меня подозрительно дрожат руки, пальцы ни хрена не слушаются, а я настойчиво вожу ими, старательно укладывая детские волосики.
— Нет, — обиженно бухтит с закрытыми глазами.
— Папа ударил маму? — пристраиваю ухо к детским что-то шепчущим губам. — Он на нее кричал, ругался, грубо трогал? Она плакала?
— Нет.
— Сладкий, расскажи, пожалуйста, что произошло. Ты ведь…
— Я заснул, а кода плоснулся, то мама сказала, сто мы уезаем в путесествие. Я думал… Отпусти! — пытается выдернуть ручонку, пальчики которой я бережно зажимаю у себя.
— Папа…
— Он оттолкнул меня, не дал мне луку и не поцеловал, хотя я плосил. Я дазе плакал, а он… Злиса на меня, потому сто…