Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
Потому что ты для него никто, сынок! Пидор наконец-то вспомнил, что ничем тебе, родной мой, не обязан. Ты, Игорек, сопроводительное тощее «письмо» в довесок к хрупкой матери.
— Тихо-тихо, — обхватив за вздрагивающие плечики, отрываю тельце от подушки и матраса, притягиваю к себе и бережно баюкаю. — Не плачь, пожалуйста.
— Я не плацю, — бормочет и сильно упирается. — Нет!
Твою мать! Там, что ли, снег идет? Не могу поверить. Бред! Галлюцинация! Ноябрь на дворе. Вернее, самое начало. А здесь — «суровый» юг, степная зона, равнина, совсем не виден горизонт, зато комфортный климат, но в то же время истощающие
— Смотри, на улице идет снежок, — прижавшись щекой к детской голове, говорю. — Ты знаешь, что это такое?
— Сто?
По всей видимости, это означает «нет». За весь свой непродолжительный период жизни сын сегодня, вероятно, в первый раз увидит зимние осадки, да еще и осенью, в несоответствующее для этого явления время года.
— Идем-ка, сладкий, к нам, — встаю с ребенком. — Полежишь с мамой.
— Она не лазлесает. Нет. Я больсой. У меня есть кловать…
— Сегодня можно, — поворачиваюсь, обращая Игоря лицом к окну. — Смотри туда.
Снег сыплет хлопьями. Монотонно, неторопливо и уверенно. Знаю, что завтра на улице будет большая вода, но именно сейчас снаружи происходит чуднОе таинство.
— Пёлыски? — он выставляет руку и сжимает пальчики. По-моему, сынишка старается ледяные капельки в кулак поймать.
Я подхожу к окну и прислоняюсь лбом к стеклу.
— Красиво, сладкий? — перевожу на пацаненка жалкий, о чем-то умоляющий взгляд. Его лицо усыпано мириадами мелких точек. Это снежинки, которые бликуют, отражаясь от лучей уличных фонарей. — У тебя санки есть, князь?
— Сто это?
Значит, нет!
— Увидишь…
Откладываю, запоминаю, фиксирую. Моему мальчишке нужен детский транспорт, на котором он будет каждую горку лихо рассекать. Об этом немного позже, а пока:
— Идем к маме, а то, — кивком назад показываю на ерзающую Валентину, — мы маленькой принцессе мешаем спать. Это непорядок, брат.
— Блат?
— Такое выражение.
— Сладкий? — он ставит по-девичьи глазки.
— Типа того, — подмигиваю и аккуратно дую мальчику в лицо, согревая детский носик собственным дыханием. — Ну что? Согласен или?
— Да, — повернувшись на моих руках, дает добро на перемещение из дворца Спящей Царевны в сторону той комнаты, где Снежная Королева в гордом одиночестве живет…
— Привет, — шепотом здороваюсь с привставшей на разложенной кровати Юлей.
— Привет. А что… — настораживается, внимательно следит за быстро изменяющимся настроением мальчонки.
— Там снег, Юла, — боднув, указываю на огромное, от потолка до пола, панорамное окно.
Кровать вплотную расположена к стеклу, которое снаружи страхуется витыми перилами. Такой себе балкон без выходи из комнаты.
— Двигайся, — повернувшись к ней боком, дергаю плечом, показывая, как следует устроиться на не очень-то просторном месте на троих.
— Не надо, — как будто запрещает, но в то же время ерзает, освобождая для сынишки надежное пространство между собой и застекленной улицей. — Так не принято.
— Так он быстрее заснет.
Я помню, как давным-давно именно так укладывал меня мой чересчур серьезный батя. Когда я — что бывало довольно часто, между прочим, — настырно козликовал, устраивал забастовку и требовал внимания, или просто-напросто внепланово организовывал полуночный демарш, отец закутывал непоседливого
Надеюсь, этот отцовский метод сработает и с Игорьком. Уж больно парень непоседлив! Переношу сынишку через Юлины ноги, отодвигаю одеяло и устраиваю удобнее подушку, затем, надавив ему на плечики, усаживаю, как смешного пупса. А он? А он не сводит удивленных глаз с той картины, которая старательно рисуется матушкой-природой с той стороны окна.
— Снег идет, — громко выдыхаю. — Я такого не помню…
— В ноябре! — Юля округляет взгляд.
— Именно, — расстаиваюсь возле кровати, нетерпеливо переступаю с ноги на ногу.
Она ни черта не предлагает… Не разрешает рядом лечь. А это значит, что я буду стеснительным дозорным возле них всю ночь стоять.
— Свят? — Смирнова внезапно отворачивает одеяло и похлопывает ладонью по матрасу, обтянутому шуршащей простыней.
«Это, что ли, василёк?» — а я, как озабоченный романтик, с нескрываемой улыбкой внимательно рассматриваю постельное белье.
— Что это? — задушенно смеюсь.
— Где? — Юлька крутит головой, попеременно заглядывает себе через плечи, потом за спину, сильно выгибается и как будто пополам ломается. — Что случилось? — пугается того, чего пока не видит, и непроизвольно обхватывает сына, прижимая его к себе спиной.
— Ма! — он дергается, поводит плечиками и толкает Юльку головой.
— Свят! — шикает на меня Юла. — Какого черта…
Ох, чтоб меня! А тут «горяченькая», видимо, пошла.
— Цыц! — мой, видимо, черед командовать парадом. — Двигайтесь, ребята, — коленом продавливаю подобие перины, пружиню и раскачиваю узкую кровать, а затем забрасываю под бок Юле свое вовсе не раздетое большое тело.
После того, как я зашел в квартиру, то, как положено, снял куртку, скинул обувь. Потом в сопровождении Пети направился в комнату, в которой встретил Антонию и взбудораженную Юлу. Там был вынужден снять пиджак, а в ванной комнате с мылом вымыть руки. Потом моя Смирнова предложила поужинать, а я ответил утвердительным немым кивком, а после закатал рукава рубашки и вытянул из петлиц кожаный ремень. Потом я принял душ и переоделся в домашнюю одежду, которую любезно предложила Ния, перебрав, похоже, гардероб Петра. А вот сейчас…
— Разденься, детка, — двумя руками обхватив мою шею, шепчет Юля, вглядываясь пристально мне в глаза.
— Не хочу, — смаргиваю, освобождаясь от гипноза, которым кое-кто старательно третирует меня.
— Жарко.
— Смотри туда, — убираю ее руки и, крутанув вокруг своей оси, обращаю сладкую лицом к окну.
Дай-то Бог, чтобы завтра эта неземная красота бесследно не исчезла, а осталась с нами хотя бы на ту же жалкую пару деньков. Мне невмоготу! Я, черт возьми, хочу покатать Игоря на санках. Это будет, чувствую, смешно и, наверное, прикольно.