Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
«Ждет тебя, детка. Свят должен познакомиться с князьком. Слышишь, Хулия? Солнышко, прием!».
— Ты верила и не смирилась? И вот, блядь, твоя награда. Служивая горилла приехала с государственными почестями в отчий дом. Так сильно твое чувство? Вывозила на инстинктах, да…
Мудрый снился мне каждую бессонную ночь. Святослав ни на секунду не покидал меня. Я не соврала ему, когда кричала, что всю жизнь ищу его. Я старалась вылечиться, перерасти, побороть, в другом мужчине раствориться. Можно ли сказать, что я намеренно воспользовалась Костей… Этим Костяникой?
—
— Так вышло, да? Ты, сука, в упор не догоняешь, как так получилось, что год назад мы были счастливы, а сейчас сидим, как два дебила, и лично я ну ни хера не выгребаю. Он тебя погубит, Юля. Этот Святик — твой неминуемый и тяжелейший конец. С ним что-то не в порядке. Так просто не бывает. Нельзя завороженно, бросаясь в омут с головой, до кварков растворяться в человеке. Я чувствую! — хрипит в огромное, морозом прорисованное стекло. — Такое впечатление, что ты находишься на сильных препаратах, которыми он каждый Божий день с улыбкой на лице потчует тебя, визжащую от радости и сильно подтекающую нутром. Что ты принимаешь, если не секрет? Любовь — чистое чувство, а ты в дерьмо по уши замазана. А самое смешное, что лезешь дальше, как будто ищешь, где поглубже. Это, кажется, называется наваждением, торчанием с последующей жуткой ломкой, а это…
Склоняюсь к неземному притяжению, преданности, эмоциональному единству, вероятно, к слепому обожанию и чувственности. Ему не стоит называть подобное дерьмом!
— Я…
— Ты любишь его, как я люблю тебя? — Красов внезапно возвращается ко мне злобой искореженным, смурным лицом. — Я люблю тебя, Юла. Это хоть что-то значит для тебя или совершенно все равно? Такое чувство не устраивает? Раздражает порядок, аккуратность, справедливость, благодарность, уверенность, стабильность и надежность в завтрашнем сучьем дне.
— Я не люблю тебя, Костя.
Не успеваю лишь сказать, что:
«Прости, мне очень жаль!», как тут же получаю:
— Сука! — он шлепает ладонью по столу. — Могла бы об этом и не сообщать. Теперь фонтан с блядской правдой не заткнуть? Ты развязалась, потому что почувствовала крепкий тыл и гребаную силу. Он защитит в случае чего?
— Я думала, что…
Все выдержу и все смогу! Я ведь чертова Смирнова. Видимо, с этой простой в произношении фамилией что-то не в кармическом порядке. Как говорит мой самый лучший дядя, посасывая сигарету, при этом выпуская носом дым:
«Красны дЕвицы в гребаном семействе гордых викингов по крови выдумывают интеллектуальные страдания, чтобы наградить проблемами своих родителей и себя в придачу! Мама нас всех прокляла! Она за что-то бати отомстила. Во-первых, четыре внучки у Смирного, который девок отродясь в огромных лапах не держал. Во-вторых, какую ни возьми, все с пиздатым характером и биполярным настроением. А в-третьих… Я тут подумываю на досуге, Серж. Может нам в церковь на причастие сходить? Глядишь, отпустит. Что скажешь, мой милый младший братик?».
«Скажу, что это не поможет. Поздно, Леха. Девочки вошли в так называемый детородный возраст, с проблемами
«Иди на х. й, Серый! С меня одной хватило. Не напоминай. Я ведь могу и не сдержаться. Ты, между прочим, идиотик, не прощен за тот финт, который вы с Дари на ее совершеннолетие ввернули» — кричит старший, а мой отец лишь прижимает уши, приплюснув их поднятыми сильными плечами. — «Держи свои теории на привязи в кармане. Зашибись семейка!»…
— Ты не хотела от меня детей, — вздрагивает и громко произносит, как будто посвящает в нашу тайну случайно заглянувшую в «Картошку» любопытную толпу. — А от него?
— … — глотаю свой язык, случайно вызывая тошноту.
Сложив крестом ладони, физическим приказом запечатываю без конца распахивающийся рот.
— От него — без проблем? Он прикажет, и ты по стойке смирно с распахнутой пиздой родишь любимому разодетый в хаки батальон?
— … — моргаю, размазывая потекшую водостойкую лишь на картонной упаковке дорогую тушь, мотаю головой, прикусываю язык, чтобы душевной болью не залить наш стол и не заорать смертельно раненым зверьем.
— Я не прощу тебя, Юла.
«Я не прошу об этом!» — слежу за ним ломовой скотиной, выслушиваю оскорбления и еще чего-то жду.
— Дом твой! — неспешно поднимается, наощупь подрагивающими пальцами ловит пуговицу пиджака и проталкивает ее в петлицу, которую намеренно ногтями разрывает. — Забирай и на этом все.
— Нет! — шиплю.
— Я так решил.
— Ты будешь счастлив, Красов, — задрав вверх голову, смотрю в его лицо.
— Похрен, сука!
— Ты…
Он резко наклоняется ко мне. Расставив руки, упирается ладонями по обеим сторонам от моих плечей в спинку мягкого дивана, на котором я сижу.
— Должен полюбить себя? Перестать всем угождать? Научиться всех прощать? Забыть о том, что значит «справедливость», «уважение», «благодарность», «верность»?
— Я не люблю тебя, — испуганно моргаю и совсем не узнаю его.
— Я ненавижу вас! — он приближается ко мне, плюет в лицо, когда об этом гордо сообщает. — Больше… Ни одну… ТВАРЬ!
«Ты счастлива, Люлек?» — муж шепчет в мой висок, песоча в пальцах тонкую фату.
«Да!» — отвечаю, искоса поглядывая на серьезного водителя большой машины, которая везет нас в ресторан для праздничного ужина и веселых поздравлений.
«И я… Юль?» — Костя странно заикается.
«Угу?».
«Игорь назвал меня отцом. Сегодня, представляешь?» — он смотрит исподлобья, но не зло.
«Как?».
«Сказал на ухо, когда я присел к нему» — Красов отклоняется и откидывает голову на твердый подголовник. — «Отличный парень!».
«Что он сказал, Костя?».
«Папа, я тебя люблю»…
— Святослав — моя судьба, Красов! — смелею на глазах, упираюсь лбом в его лицо, давлю на переносицу, хриплю, рычу, пытаюсь встать. — Перестань!