Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

Я не сторонница ярких праздников, грандиозных шоу, шумных мероприятий, традиционных сборов и тому подобный мишуры, но тому, чему сегодня мы всей большой семьей стали приглашенными свидетелями, я очень рада. Если откровенно, тяжело такое состояние нужными словами описать…

Ворочаюсь в кровати. Туда-сюда, туда-сюда. Обниму сопящего Смирнова — оттолкну его. Закину ногу на большое тело — пну пяткой в зад. Уткнусь лицом в хребет — пощекочу каждый позвонок, оближу, понюхаю и даже прикушу, приложив теплую мужскую кожу себе на зуб.

«Я тебя люблю, Смирнов!» — хихикаю и тут же добавляю. — «У! У! У!».

«Он мой мужчина. Первый! И чего уж там, единственный

и неповторимый!» — забросив руки, обхватываю все еще гибкое и жилистое тело, пытаюсь притянуть к себе. Тужусь, тужусь, тужусь… Затем кряхчу, шиплю и даже пукаю. — «Да что ж ты за козел такой!» — сдаюсь, срываю все попытки и подползаю ближе. — «Спишь? Спишь, Сергей?» — приподнимаюсь, чтобы заглянуть в его лицо. — «Уйду!» — давлю на кончик раздающегося от дыхания носа. — «Брошу! Разведусь! Навсегда. Я устала от всех издевок и никак неуменьшающейся с сединой твоей открытой дури. Ты жуткий, безобразный. Бессовестный мужчина, которому на все насрать. Как так можно, милый? А? А? Молчишь? То-то же. Молчи и слушай. Что-что? Ах, тебе, похоже, нечего сказать!».

— У тебя проблемы, чика? — не раскрывая глаз, Смирнов вытягивает ноги и, как чахлый йог, сильно прогибается в пояснице. — Отодвинься, чика. Я девственник, а ты неприкрыто клеишься и нагло совращаешь. Я тебя боюсь. Ты сделаешь мне больно, а я свой кончик безвозвратно поврежу. Капать будет, что прикажешь тогда делать?

«Невыносимый! Вот же сволочь!» — про себя пищу.

— Сереженька, — подпрыгиваю, расколыхивая нас, мотаю головой и по его лопаткам бью ладонью.

— Ну? Давай потише, женщина. Дом спит, а у тебя приход? Чего тебе, кубинка? Блин, Жень, у нас говёная семейка. Ты не находишь?

— Больной, что ли? — упираюсь ногами, согнутыми в коленях, в позвоночник и чашечками по хрящам стучу. — Выбирай выражения, когда об этом заикаешься. Иди к черту. С тобой поговорить, Серый, одно неприкрытое удовольствие.

— Ладно-ладно, — он резко переворачивается и не дает мне дальше отползти. — Я себя ругаю, чика, — внезапно произносит зловещим жутким шепотом. — Если бы ты знала, Женечка. Я…

— За что?

— Ты, наверное, права.

— В чем?

— Я где-то в глубине души надеялся, что Мудрый… — он замолкает, выставляет ухо, прислушивается, а затем пошленько хихикает. — Они там уже закончили?

Вот же… Гад! Специально заостряет на чем-то нехорошем мое и без того неприкрыто возбужденное внимание. Муж нагло врет, когда пространно сообщает почти каждое утро во время обязательного марафета, что слышал, как молодежь «разламывает, твою мать, хорошую кровать». Дом старый, крепкий и с великолепной звукоизоляцией.

— Заканчивай завидовать, Сергей.

— Это да! Я тоже хочу, — он подползает ближе. — Попробуем?

— На что надеялся, Смирнов? — я выставляю руки, ладонями предупредительно амортизирую мужскую надвигающуюся грудь. — Ничего не будет!

— А почему-у-у? — гундосит муж.

— Что ты хотел мне рассказать…

«Он постоянно говорил о ней. Жень, это тяжело пересказать. Все предложения начинались с одной лишь фразы: „Как Юла? Когда она приедет? Как у нее дела?“. Что он пережил? Черт, черт, черт! Это не вопрос. Я неправильно формулирую. Он через что-то жуткое прошел. Ты знаешь, какой он был? Нет? Нет, Женька, ты этого не видела и, слава яйцам, ни хрена не знаешь. К нам Свят приехал оклемавшимся и набравшим вес. Я… Я ведь не узнал мальчишку, которого на этих вот руках держал. Он… Только никому, чика! Пообещай мне…».

Конечно, я клянусь.

«Он рыдал, детка. Он плакал, как маленький ребенок, вот на этом плече. Сильный мужчина был

раздавлен чем-то, что до конца не отпускало. Что он видел там, что так сильно напугало? Я пригласил его к нам. А куда, Жень, куда он должен был пойти? Ни кола, ни двора. Еще эти закидоны с тем новым званием. Святослав не вышел к руководству, вернее, он их не принял. Это прямое неподчинение, жена. Представь на одну секунду, к чему это могло привести. Он ведь под присягой, да без рапорта. А руководство зорко бдит невыполнение приказов и отсутствующее раболепие. Пиздец! Я думал, это трибунал, а потом — разжалование или, твою мать, расстрел. Что он натворил, чикуита, что так страшно восстанавливался? Юлька поддерживала Свята на плаву. Я соврал тебе про сына, когда сказал, что князь способен воскресить из пепла почти сгоревшего отца. Наша дочь, и только, твою мать, она, каким-то образом держала с ним связь, искусно настроенную на что-то личное и почти незримое. Я это понял после того, что увидел в той казарме. Тот тесный быт, необустроенность, и даже нищета. Там ведь ни хрена не было, кроме стен и подходящей для простой стряпни мелкой кухни. Но как они слушали друг друга, как подхватывали друг за другом предложения, как заканчивали чертовы слова, как смотрели, когда считали, что никто не видит, как жестами общались, как… Там много этих „как“, жена. Я говорил, что видел настоящую семью? Блядь, чика, это точно было наяву и никак не на бумаге. Понимаешь? Плевать им на тот ядреный штамп. Мой батя называл мать женой, когда они супругами по сути дела не являлись. Откуда знаю? Я хорошо считаю, Женька. Он не шутил, когда на серьезных щах преувеличивал их срок совместной жизни. Он… А-а-а-а! Женя, отец был с матерью со своих шестнадцати лет. По крайней мере, я на досуге лично посчитал. А еще… Погоди-погоди. Сейчас закончу. Опять про Мудрого. Что со мной?».

Наверное, это совесть?

«Ну да! Тебе, как водится, всегда виднее. Короче, там, в том госпитале, чика, были друзья Святика по службе, но он на них, как на что-то непонятное, смотрел. Он словно никого не узнавал, зато прекрасно помнил, что Юлька наговорила и как выглядела в тот их последний день. Я потом у солнышка спросил. Она все подтвердила. Что они с ним натворили? А? Вот такой я, твою мать, говёный папа, раз до последнего надеялся, что Мудрый не затащит в свое логово ее. Я не хочу тревожить все раны, но все-таки…».

Я боюсь! Я, черт возьми, чего-то все еще боюсь.

Ночную тишину внезапно разрывает не сулящий ничего хорошего противный звук входящего на Сережин телефон звонка. Я слепо пялюсь на буквы, складывающиеся в мужское имя «Алексей»:

«Уже? Случилось? Что-то нехорошее? Оля? Даша? Ксюша? Ярослав? Детишки? К кому холодная пришла?».

— Сережа? — шепчу заснувшему на ухо. — Сережа? — толкаю в крепкое плечо. — Это…

— Тихо! — ворочается и неспешно тянет руку. — Женя, перестань.

— Не говори, не говори, — всхлипываю и прошу. — Не отвечай! — почти кричу.

— Иди сюда, — муж зажимает между грудью и подмышкой мое мгновенно похолодевшее лицо и наконец-то принимает вызов. — Что? — хрипит куда-то вдаль Смирнов.

«Сегодня самый лучший день! Важный! Веселый! Шумный!» — штудирую, как мантру. — «Ничего не произойдет. Алешенька ошибся номером: он просто пьян, он много выпил, решил достать Сережу, он просто шутит, он издевается, он телефонный бузотер…».

— Когда? — Сергей растирает переносицу и скрипит зубами. Я точно слышу скрежет, из-за которого стирается к чертям эмаль и лопается кость. — Где? — сильнее сдавливает мою голову, вынуждая нюхать выступивший пот. — Кто сообщил?