Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

Не понимаю, черт возьми. И последствий, которые возникнут позже, вообще не представляю.

— С Лесей разговаривал?

— Познакомился.

— И как?

— … — поднимаю брови, не скрывая удивления.

— Она психолог, Кость.

— Специалист по кризисным ситуациям? Представитель службы, чья профильность созвучна с медициной катастроф.

— А ты, пиздец, колючий.

— Ты же знаешь…

— Сам такой.

— Как Ягодка? — интересуюсь его очень нездоровой дочерью.

— Без изменений, — вздыхает, становится плечом к плечу со мной и точно так

же безумно пялится на стелющуюся ленту горизонта.

— Мне очень жаль.

— Давай, — я вижу, как он кривится, я понимаю, как ему больно, я полностью согласен с тем, что улучшений в этом случае не будет, — поговорим о светлом будущем.

— Леш? — теперь, похоже, мой черед терзать его плечо.

— М?

— Что говорят врачи?

— … — он, как отец, как мужчина, переживающий за жизнь единственного ребенка, молчит, зато глазами потерявшего надежду мне орет:

«Моему солнышку осталось мало. Скоро, очень скоро. Надо только потерпеть. Недолго!».

— О! — он вскрикивает, когда рация в его руке начинает хрипеть и чьим-то сообщением просится наружу. — Прием?

«Мы на месте, Алексей» — спокойно и уверенно докладывает дерьмослав, изображая универсального солдата.

Я вижу их… Вижу, как выходят из лесополосы, как спотыкается жена, как сын подпрыгивает на руках у своего биологического отца, не смотрит на него, но потребительски пользуется привилегией. Юля поправляет ему кофточку, убирает волосы и что-то говорит, дает, похоже, наставления, о чем-то просит, не стоя на коленях, умоляет. У сына острое зрение, а сейчас еще и сосредоточенный на чем-то взгляд, по крайней мере, я замечаю, как он сильно вздрагивает, когда мы встречаемся с ним глазами.

— Па-а-а-а-п! — кричит сынок, отталкивается и почти выпрыгивает из тисков, которыми его сжимает эта дрянь. — Папочка-а-а…

Присаживаюсь и расставляю руки:

«Иди сюда! Беги ко мне! Давай же, Игорь…».

Сын бьется из последних сил, лупит ногами по животу того, кто крепко держит, вопит и все же добивается того, что этот гад опускает его на землю. Он замедляется, а после вовсе останавливается, в то время как мальчишка мчится прямо ко мне, а Юля, не спуская с него глаз, следует за ним.

— Папа! — запрыгивает и тут же обнимает. — Папа, папочка, папа…

— Привет, здоровяк. Как дела? — прищипываю запачканную смолой и грязью щечку.

— Нолмально.

— Что-то болит?

— Неа, — хохочет и мотает головой, затем прокручивается на моих руках и тычет в Юлю пальчик. — Мама!

Она приближается ко мне, стыдливо опустив глаза. Глубоко вздыхает и смахивает слезы.

— Привет, жена, — тянусь лицом с простым намерением — поцеловать, но Юля отступает.

Соблюдая деликатность, Лешка, потрепав засранца за раскачивающуюся ножку и поздоровавшись с Люльком, покидает нас, а я слежу за тем, кто к нам еще подходит.

— Что случилось? — притискиваю еще плотнее сына. — Юль? — искоса поглядываю на не сбавляющего скорости урода.

— М? — вздрагивает, встревоженно отмирая.

— Все нормально?

— Да, — а затем еще раз, видимо, для убеждения меня-себя негромко повторяет. —

Да, да-да, все хорошо.

— Добрый день! — не дойдя нескольких шагов, тварь подает свой грубый голос.

— Добрый день, — спокойно отвечаю.

Сын возится на моих руках, кряхтит, дергает рубашку, покручивает пуговицы на воротнике и щипает кожу на шее, нацеливаясь на мой кадык. Все состояние довольно трудно описать, но, твою мать, я что-то вонючее и гадостливое каким-то нюхом ощущаю.

— Где вы были, здоровяк?

— В лесу гуляли.

На это нечего сказать — весьма талантливое объяснение!

— Юль?

— Дома поговорим, — совсем неслышно шепчет. — Мы устали и хотели бы…

— Отдохнуть?

— Дома, Костяника…

Пока жена спешно собирает вещи, следит за мотающимся вокруг нас сыном, мы с мудаком друг друга напряженно изучаем.

Он здоровый, дебелый, крепкий, как будто из титана. Высокий, но в то же время, согнутый, слегка прибитый к полу. Взгляд пустой и чересчур пронизывающий, что-то ищущий — игра на противоречиях, двуличие, цинизм, махровый эгоизм и охерительное самомнение. Похоже, в современной армии не принято сбривать свиной покров, потому как у Мудрого на роже главенствует трехдневная устойчивая щетка, о которой не позаботился опасный бритвенный станок, а на голове царит художественный беспорядок, о которым не печется твердая рука мужского мастера.

— Я хотел бы поговорить, Костя, — его слова — его закон. Он говорит со мной, а по звону, раздающемуся в моих ушах, я полностью уверен в том, что отдает приказ, не оставляя времени на тактически выгодную перегруппировку.

— О чем?

— Отойдем? — куда-то в сторону кивает.

Он поворачивается ко мне спиной — не боится сволочь, что я в спину нанесу удар, лениво ковыляет, останавливается в нужном месте и возвращается ко мне лицом.

— … — вздернув подбородок, даю ему отмашку на возможно неприятный разговор.

— Мне нужно видеться с Игорем. Есть возражения?

— Об этом необходимо говорить, прежде всего, с Юлей, Святослав.

— Я спрашиваю у тебя.

Хоть убей не помню, когда мы с ним закорешились, выпили-закусили и стали говорить друг другу «ты». Итак:

— Я возражаю.

— Почему?

Пиздец! Да он тупой…

— Игорь считает меня отцом. В качестве кого ты…

— Его отец я. Оспаривать собираешься?

— По крови, — нагло ухмыляюсь.

— Для официального разрешения этого будет вполне достаточно.

— Думаешь, растягивать ребенка по сторонам — самый подходящий вариант?

— Нет. Уверен на все сто процентов, Красов. Нет, нет и нет. Но…

— Оставь нас в покое, — зачем-то добавляю жалкое, — пожалуйста.

— Считаешь, это правильно?

— Это верно!

— Есть разница?

— Безусловно.

— Костя! — вклинивается Юля, окликает и рукою машет. — Я все.

— Нам пора, — посматриваю на жену и в то же время сообщаю твари.

— Зачем ты…

— Не лезь к ней, Святослав, — шиплю, стискиваю зубы, скриплю, вполне естественно перехожу на скрежет и почти молю. — Я тебя очень прошу.