Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

— Я не знал о том, что она была беременна, Красов. Юля не сказала и…

— Не знал или было все равно, Святослав? Ты спал с девочкой и…

— Решил провести воспитательную беседу? — набычивается, зажимая кулаки.

— Тебе нужно уйти.

— Уйти?

— Туда, куда ты привык ходить?

— Пока ты спишь с женой, я должен охранять покой, отстреливая гадов?

— Это твой выбор, Мудрый.

— Это моя работа.

— Крутое оправдание.

— Ни хера не знаешь, Костя. Чистые руки, чистая рубашка, наглаженные брюки, но… — он смотрит на мои испачканные грязью туфли, — замызганная обувь. Ты тот, кто в жизни не держал чего-то тяжелее ручки. Кто

ты? Архитектор? Владелец строительной фирмы? Частная собственность и увесистый капитал?

— Как ты говоришь, это моя работа, Мудрый. То, что позволяет мне достойно содержать семью, не отказывая ни в чем своей жене и маленькому сыну.

— Я не осуждаю, Красов, — он не сводит с меня глаз. — И ты не смей мне говорить о том, что я…

— Пушечное мясо? А по сути, раз выжил, значит, отработанный материал, полное ничто? Дешевый выхлоп, Святослав…

— Мне кажется, ты кое о чем догадываешься, да? Я угадал? — подмигивает и массой наступает.

— Костя! — зовет Юла.

Я поворачиваю к ней лицо, подмигиваю и положительно киваю головой.

— Я возражаю, Святослав. Моя семья — Юля, Игорь, я. Нас трое! Ты четвертый. Тот самый лишний. И…

— Это временно, Красов. Сейчас Юла…

«Юла!» — а я ведь больше так ее не называю. Исключительно для меня Люлька, Люлечка, Люлёк.

— … А будет Мудрая!

Что-что?

Никогда! Я никогда не дам развод. Весьма самонадеянно и слишком беспощадно.

— Много преград, Святослав. Наш брак, например.

— Еще, наверное, любовь?

Натянуто и нервно улыбаюсь:

— Романтика прекрасна в восемнадцать лет, а с возрастом жизнь становится противно прозаичной.

— Вас трое, Костя. Тут ты прав. Мы поменяем в скором времени состав. Нас тоже трое… Четвертый, Красов, стопудово лишний.

Сука! Блядь…

Глава 14

Не верю… Это ерунда! Бред!

Мой отец никогда не видел окружающий его мир собственными глазами. Но досконально знал о том, что происходит, опираясь на чьи-либо подробные рассказы. Красов старший вслушивался, направляя к собеседнику свое физически самое полноценное ухо, зажмуривался, вдавливая глазные яблоки глубже, внутрь, затем приоткрывал рот, демонстрируя кончик темно-розового языка, и покачивал головой, когда кто-то что-то воодушевленно сообщал.

Отец панически боялся тишины… Безмолвие считал жестоким наказанием, изощренной экзекуцией и мучительным времяпрепровождением.

Совместные дни мы проводили шумно, весело, всегда в беседах, в простом общении как будто это было от оглушающей его смерти единственным спасением.

Я помню, как папа калеными щипцами вытягивал из меня подробности каких-нибудь историй, в которые, как правило, я влипал, когда выпадал из поля его отсутствующего зрения.

У меня нет проблем с глазами, к тому же имеется превосходный слух, но я точно так же, как и мой родитель, брезгливо отношусь к омерзительной тишине и намеренному безразличию. Тому безразличию, которое, например, сопровождало нас, Юлю, Игоря и меня, по дороге домой.

Жена уткнулась лбом и носом в свое окно, а сын совсем не состыковывался со мной через узенькое зеркало заднего вида. Семья притихла, а я в полной мере наконец-то осознал, как угнетающе действует такое состояние на ничего не понимающего мужа и родителя.

Как мог, изо всех сил старался разрядить обстановку: гундосил и немотивно напевал себе под нос шутливую мелодию, на перекрестках-светофорах-второстепенных полосах легко касался пальцами тыльной стороны женской сильно влажной и чересчур

прохладной подрагивающей ладони. Выписывал вензеля на мягкой светлой коже, прищипывал тоненькую шкурку, коротко остриженными ногтями проводил по контурам ее сильно вытянутых пальцев. Жена в ответ только лишь вздыхала и, не поворачивая головы, еле двигая губами, со всхлипами шептала:

«Дома, Костя. Я очень устала и хочу спать. Не волнуйся, пожалуйста, со мной все хорошо. Игорь, барбосёнок, сильно напугал…».

А что еще?

«Ничего такого. Пожалуйста, не обращай внимания и следи за дорогой».

Не верю! Ни единому слову, ни каждой запятой, ни жирной точке.

Естественно, без происшествий-приключений мы добрались домой. Все так же, сохраняя бойкот, проглотив язык и не поднимая друг на друга как будто чем-то воспаленных глаз, мы распаковали немногочисленные вещи, которые Юля брала с собой, затем пообедали в омерзительном оцепенении, уткнувшись лицами в огромные тарелки с раздавленным и щедро залитым густыми сливками почти масляным картофелем, сын птичкой-невеличкой поклевал консервированную кукурузу, а после начал почти демонстративно зевать и, как следствие, был по-царски доставлен мною в его большую комнату, а затем — в кровать. Игорь, откровенно говоря, вообще не уважает сон, дневной-ночной — ему без разницы. Считает подобное мероприятие наказанием за свое плохое поведение. Но почему-то именно сегодня и сейчас он добровольно выписал себе наряд вне очереди за что-то, о чем я все еще ничего не могу узнать — меня по-прежнему кормят «завтраками», сообщают о времени возможного «обеда» и к себе не подпускают ни на жалкий миллиметр. Юля, копируя ребенка, таким же образом избежала обещанного лично ею важного для нас с ней разговора…

А место, обалдеть, реально превосходное. Все так, как надо: равнина, подходящий грунт, отсутствующие подземные воды на опасном расстоянии от фундамента, подъездные пути, логистические развязки, добродушные соседи. Кажется, сама судьба благоволит этой женщине, Романе, в ее новой жизни в добровольном одиночестве, но вместе с маленькими сыновьями.

Просматриваю фотоснимки, сверяюсь с планом, сравниваю собственные подсчеты с тем, что предоставила мне она и вспоминаю, как провел те дни, когда осматривал место будущей грандиозной стройки.

— Привет, — мне в ухо шепчет Юля и обвивает со спины руками, словно змеек в тело запускает. Устанавливает мне на рабочий стол детскую рацию и нежно трогает губами мой висок, потом спускается, чтобы облизнуть заросшую скулу и в завершении задевает уголок моего рта кусающим по-детски поцелуем.

— М-м-м! Выспалась, жена? — скашиваю взгляд, отвечаю хрипло и довольно глухо. — Как самочувствие, Люлечка?

— Уже лучше. А это что? Где у нас такое?

Действительно, я слышу в ее голосе твердые и звонкие нотки и небольшую заинтересованность тем, во что я с головою погружен.

— Хороший новый заказ, — поднимаю фотографию того, к чему на протяжении шести с небольшим месяцев мне и моим ребятам надо бы стремиться, затянув монтажные пояса.

— Великолепно и очень царственно, Костя. Дом, правда, чересчур большой, — она вытягивает изображение, подносит к носу и как будто внюхивается в несуществующее пока огромное строение. — Дворец какой-то. Если присмотреться, то, по-моему, определенно дешевая безвкусица. Панорамные окна, лестницы без перил, золотая чаша джакузи, наверное, платиновый с бриллиантовыми вкраплениями унитаз, с инкрустацией биде на каждом этаже и при любом удобном случае. Это бордель, что ли? Дом терпимости, Красов? Выглядит, как яркий попугай.