Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
«Закрыто» — висит, раскачиваясь из стороны в сторону, картонная табличка на двери. Эффектно Смирнов, видимо, кутит, потому как я точно слышу раздирающие перепонки, то ли звенящие женские, то ли чересчур высокие мужские голоса, вопящие о том, что желают вырваться из обжигающего внутренности пламени*, если я в английском еще шурую и в дословном переводе намеренно не ошибаюсь. Иностранцы глотки рвут, закладывая какофонией уши мимо проходящих ни хрена не догоняющих простых людей. Я щурюсь и сильнее барабаню в полотно с простым намерением высадить к херам обитую железом дверь.
— Привет, —
Музыка орет, девица распинается, Смирнов подпевает им на свой лад и низкий голос, но в нужную мелодию, темп и скорость попадает даже в алкогольном состоянии без проблем.
— Знаешь, кто поет? — пошатываясь, направляется к барной стойке.
— Нет.
— Еще бы! — задирает голову. — Вот такая, — рукой водит возле своего пояса или чуть ниже груди. — Крошка, крохотулечка, микробик… Очень странная малышка! Зато голосище какой. Слышишь, как чисто бреет, рассекая хренов доминантсептаккорд? Как вибрирует, как троит, как она сюда, — стучит кулаком по своей грудине, — проникает, под кожу, в кровь, мерзавка, маленькие щупальцы, блядь, запускает.
— Я ее не знаю.
Я не меломан и никогда таковым не был. В списках почитателей не значился. Но это временно. До сих пор, наверное. Сейчас Сергей Смирнов подретуширует мой эстетический портрет, внедрив под корочку то, в чем он прекрасно разбирается. Что, между прочим, довольно странно, ведь он по основному роду деятельности очень серьезный и грамотный, почти ученый человек.
— Детка умерла до моего рождения. Или я вру, — тормозит возле стойки, упирается животом и пахом в деревянное ограждение, наклоняется и, отставив зад, вращает им, повторяя музыкальный ритм, — не помню, придумываю, со-чи-няю! Как дела, сынок? — уложив щеку на поверхность, пьяным глазом прожигает огромную дыру во мне.
— Все хорошо.
— А ты все же с-с-с-сука, Мудрый. Смени пластинку. «Хорошо», «нормально», «ох.ительно», «охерительно», «офигеть как» и «обалдеть», в более щадящей формулировке, пиздец как, больше не вставляют. Найди двум русским словам иное назначение, чем клепать для таких, как я, свой заученный вот здесь, — он бьет себя по жопе, — на все про все ответ. Итак…
— Зачем Вы пьете?
— Кто? — выпрямляется, вращает головой, а затем начинает чертово кручение вокруг своей оси.
— Сергей Максимович… — понижаю голос и мягко подступаю к человеку не в себе.
— Тихо-тихо, парень! — он резко останавливается и выставляет руку перед собой. — Назад, майор.
— Вы просили приехать и забрать, — осматриваюсь по сторонам. — Можно выключить это?
— Нет, — давится и, по внешним впечатлениям, не одно, а тысячу и одно зазубренное лезвие глотает.
— Тогда надо бы убавить громкость.
Я его нормально слышу, но…
— Оборзел? — хохочет, откидывая голову назад. — Такое нужно слушать не стесняясь. Она ведь умерла! Умерла бедненькая
Понятия не имею, о ком он говорит.
— У нее вот тут, — вращает пальцем у виска, — были какие-то проблемы.
— От славы? — поддерживаю разговор и необдуманно предполагаю.
— Мудрый, а ты сволочь, да?
Не замечал такого за собой, но:
— Вам лучше знать.
— Любишь мою девочку, мою Хулиту обожаешь? Чахнешь, да? Скажи «да», порадуй пьяного отца. А знаешь, как она за тобой убивалась, когда ты подыхал? Награди, уродец без роду и племени, своим вниманием мою Юлу. Она красавица, золотко мое. Она… Ты хоть, сволочь, вкуриваешь, какая она? Что ты, мудрот, мог разобрать в той спешке, когда вы с ней втихаря встречались? У нее такие тонкие черты лица, а вот эта родиночка… Солнышко мое! Она родилась, а я чуть не отбыл в мир иной, когда мне сказали, что девчонка глотку режет, что жена в палате спит, что она отмучилась, когда… Что вытаращился, служивый хрен? Хочешь Хулию членом, мозгами, сердцем, а она уже с другим, — зло хохочет, — и тебе, родимый солдафон, ни х. я не светит. Святик-молодец! Любишь Юлю? Я жду… О-о-ох, какой, бля, замечательный трындец.
Что ж за день-то такой?
— Нет, — все по отдельности и большим пакетом благополучно отрицаю, при этом дополнительно мотаю головой.
— Порадовал. К тому же ты брехло, списанный в утиль боец! — тычет мне в рожу палец.
— К тому же? — прищуриваюсь, присаживаюсь, подаюсь телом на него.
— Трусливое брехло. Желаешь опротестовать, товарищ майор?
Вот и договорились наконец.
— Пора домой, Сергей Максимович. Тетя Женя…
— Стерва, сжуренная, очень скучная девица! — каркает, вращая бедрами. — Хочешь открою охерительную тайну, Свят?
Не хочу, конечно, но он ведь брякать все равно не перестанет.
— С удовольствием послушаю, Сергей, — тяну улыбку, скашивая взгляд, намеренно ищу пульт от стереосистемы, чтобы вырубить чертову лесопилку, от которой у меня в башке нерастасканное Лесенькой дерьмо со здравым смыслом медленно мешается.
— Я та-а-а-а-к ее задрал, — пританцовывая, просвещает. — Разводились, бегали, скрывались. А я ей, кстати, изменял. Прикинь?
— Не верю, — а я, похоже, вздрагиваю при каждом неуверенном качке в стельку пьяного мужика.
— И правильно делаешь, а она верила. Ей звонили, сообщали, что я тут шпилю шлюшек, что я задерживаюсь, потому что мне вот, — поворачивается и рукой указывает на барное ограждение, — за тем забором пышногрудые блондинки в количестве двух, нет — сука, трех, погоди-погоди, пяти девиц поочередно делали минет. Тебе подсасывали три бабы одновременно?
— Нет.
— Неинтересно, да? — корчит рожу нервной судорогой.
— Нет.
— Что ж тебе рассказать-то? — разговаривает вроде бы со мной, но при этом не забывает иностранке подвывать на особенно высоких нотах. — Жалко девочку, — скулит и как будто всхлипывает, пальцами снимая невидимую для меня, как для очень близко расположенного собеседника, огромную слезу. — Быстро ушла. Рано. Несвоевременно. Ей было, если я не ошибаюсь, — а я уверен, что с его памятью нет проблем, — сорок пять лет.