Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Волнуешься, что ли?
— Мне на тебя плевать. Забыл?
Такое, блядь, забудешь! Нет, конечно.
— А чего тогда сюда приперлась? — раздвигаю ноги и выставляю на обозрение скрытое за мошной из ткани проснувшееся хозяйство. — За этим? Муж плох и с должной эякуляцией не справляется? Пыхтит? Старается? Делает беременной тебя, Смирнова? — акцент ставлю только на глагол. А что поделать, когда нет в подобных отношениях детей?
По-прежнему вращает пальцем, буравит костяные стенки, чиркает ногтем виски:
— Зачем тебе такие подробности, Мудрый, когда ты и без подтверждений
— Где твой пидорок, малыш?
— Чего ты прицепился? — поправляет плавки. — У него дела, а без него в огромном доме нам стало скучно.
— Одиноко? Рискну предположить, что исключительно тебе. Не подменяй понятия, Смирнова.
— Скучно, Святослав.
— Я разницы не вижу. И часто он тебя бросает?
— Не бросает, — продевает большие пальцы в какие-то дырки, вытягивается и поправляет кофту, одергивая вниз почти резиновый край. — К тому же Костя всегда возвращается. Именно тогда, когда сказал…
— Прежде, чем на фронт отбыть? — заканчиваю за нее.
— Тренируешься в злословии? Падение стремительно, удар о землю, по всей видимости, уже никак не остановить.
— Он сдрыснул куда-то, а ты ищешь приключений на свою задницу в отчем доме. Знаешь, видимо, что с-к-у-ч-н-о здесь не будет. Ты ведь приехала ко мне? Как иначе это можно окрестить?
— Здесь живут мои родители, Мудрый. Забыл, где и с чьего разрешения квартируешь?
— Хм? — выгибаю брови и делаю удивленный взгляд, затем прикладываю палец к губам, постукиваю по нижней, производя на свет массу удивительных предположений, которые тут же не задумываясь выдаю в эфир. — У вас разные интересы, а пидор редко, видимо, бывает дома. Игорь все мне рассказал. Кстати…
— Он работает. А то, что тебе сладкий рассказал, было сделано по моей «очень-очень» просьбе.
— Очень-очень? — ухмыляюсь, еще внимательнее рассматриваю ее. — Это как? Слова не согласуются, Юла.
Если то, что сейчас на ней надето, принято считать купальником, то я, по всей видимости, взошедший на Парнас талантливый певец.
— А кофточку снять не желаешь? — укладываю щеку на колено и поворачиваюсь к ней немного искореженным лицом. — Трусики зачетные, Смирнова. Фигура высший класс. Все при тебе. Спасибо, что ни черта от случайных зрителей на этой речке не скрываешь.
И это чистенькая правда! Высокий вырез плавок, но низкая посадка, тесемки, щекочущие бедра, геометрический узор из кубиков, зигзагов, ромбов яркого невыгоревшего цвета, сосредоточенный в точности на сильно выпуклом лобке. Вверх только, к сожалению, на обе ноженьки хромает: Юльку облегает черная плавательная гидромайка с аналогичными геометрическими вставками, но только на одной руке.
— Удобно? — отведенными назад локтями упираюсь в пересушенный речной песок.
— Вполне, — поправляет вырезы на бедрах, запустив пальцы под кайму растягивает эластичную ткань. — Посторожи вещи, Святослав.
— Смотри не утони, Юла, — хмыкаю и заваливаюсь на спину, уставившись в голубое безоблачное, но уже осеннее небо, стараясь не смотреть туда, куда намылилась Смирнова, повиливая румяными яблоками наглых ягодиц.
Издевается?
Мы были с ней… Чуть дальше и, естественно, не здесь. Смирнова наравне со мной преодолевала большие водные просторы. Иногда, конечно, притворялась, изображала умирающего дельфина или раненого китёнка, которому требовалась помощь друга по спинному плавнику. Она пищала, демонстрируя «SOS» на собственный манер. Юля забиралась мне на шею, впивалась пальцами в мои волосы, наклонялась, целовала лоб, щипала брови, обрисовывала контур глаз, придавливала щеки и, обхватив мой подбородок, поднимала лицо к себе. Целовала в губы, при этом по-собачьи облизывала кожу, затем прикусывала скулы и оставляла персональные красно-фиолетовые метки на моем лице. Смирнова болтала ногами, наставляя россыпь кровоподтеков мне на ребра, укладывая пяточки на печень, взбивала случайно застоявшуюся рядом желчь.
«Да сколько, твою мать, это может продолжаться?» — с таким вопросом приподнимаюсь, прикрыв один глаз, изучаю картину, которая не снилась маринистам в самом страшном сне.
Чертова майка сильно облегает тело, выставляя мне на обозрение все прелести Юлы. Идеальная бесхвостая русалка, вылезшая из пучины на земную твердь. Есть, видимо, на то причина. Это что-то из разряда очевидное-невероятное. В скором времени определенно быть большой беде!
Стягиваю обувь и в чем есть — в домашних штанах и растянутой футболке — направляюсь к водной кромке. А Юля прекращает скачки на отсутствующих волнах, сучкой настораживается, задирает лапку и прижимает к заднице подобие витого хвостика, когда вдруг замечает и, я уверен в том, прекрасно понимает мое однозначное намерение по отношению к себе.
Вода прохладная, но льдом не обжигает. Ступаю мягко, стараюсь не поднимать ил и не гнать волну. Смирнова, похоже, начинает истерить и метаться из стороны в сторону, пытаясь появившуюся преграду шустро обойти.
— Ты права, — через зубы говорю, — парное молоко.
— Я уже выхожу, Святослав. Желаю тебе хорошо поплавать. Пропусти!
Э-э-э-э, строптивая девица, пожалуй:
— Нет!
Вижу, как спотыкается, на обе тонкие ноженьки хромает, водит пальцами по воде, как будто что-то от себя отталкивает, убирает ряску, очищает путь-дорогу мне.
— Я все, — порывается увильнуть от преграды справа, я тут же пресекаю сей порыв. — Что ты творишь? — рычит, насупив брови, с яростью во взгляде встречает мой прорыв. — Отойди! — подпрыгивает и вынужденно отступает. — Я… Я хочу выйти. Замерзла! Ты что, глухой? — взвизгивает очень своевременный вопрос.
— Иди туда, — кивком указываю через ее плечо.
— Там глубоко.
— Ты хорошо плаваешь, — продолжаю наступать.
— Я не хочу, — мотает головой.
— Приходится ужимать свои хотелки, Юленька. К тому же, как сказал твой отец, моей недоразвитой хотелке еще расти и расти.