Черные ножи 4
Шрифт:
Настя глубоко вздохнула. Потом продолжила рассказ:
— Там я нашла Ваню. Он был единственным живым в бараке, ползал среди мертвых. Ему повезло — он был уже достаточно взрослым, и привезли его туда совсем недавно. Сил хватило продержаться. Ваня был очень плох, но мне позволили взять его в лагерь. С тех пор он не говорит. И даже имя я сама ему придумала, никаких документов не осталось…
История была жуткая, и я понимал, сколько погубленных жизней стояло за этими словами, ведь Настя увидела лишь верхушку айсберга.
Девушка замолчала, лицо ее
Я привык к смертям. Вокруг меня постоянно гибли люди: и незнакомые, и мои друзья. Я и сам убивал не раз, но дети… это всегда особенное. К этому нельзя привыкнуть, нельзя пройти безразлично мимо, иначе из человека ты превратишься в полную мразь.
Из задумчивого состояния меня вывел нарастающий шум над головами. Самолет? Да, и не один. Судя по мощному гулу, не меньше десятка.
По звукам моторов я давно научился отличать наших от чужих, но сейчас слегка растерялся. Эти моторы я не знал. Получается, самолеты и не советские, и не немецкие. Но чьи они тогда?
— Союзники, — прошептала Настя, задрав голову вверх и пытаясь хоть что-то разглядеть в темнеющем небе.
Точно, американцы! Как же я сразу не догадался. Бомбардировочная авиация США уже около года трепала нервы немцам, совершая ночные и дневные налеты на Берлин и ближайшую округу под прикрытием истребителей. А сейчас, когда они, наконец, открыли Второй фронт, частота налетов должна была лишь увеличиться.
Как раз в это мгновение из облаков вынырнул стремительный силуэт и понесся в нашу сторону.
— Воздух! — заорал я, догадавшись, что начнется через несколько секунд.
Женщины прекрасно знали, что означает эта команда. Все они побывали на фронте, прежде чем оказаться в плену, и дважды повторять им не требовалось.
Посыпавшись, как горох, с телег, они бросились в придорожные канавы и залегли там, прикрывая своими телами детей.
Я выдернул Настю с ребенком и навалился сверху, понимая, что пулеметная очередь с легкостью прошьет мое тело, а потом убьет и девушку. Но даже такая, пусть мнимая, защита лучше, чем ничего.
И только Виндек — зажратая морда, никогда не видевший смерть в лицо, застыл на своем месте, испуганно тараща глаза на приближающийся истребитель. Его лицо побелело от страха, но он не мог даже шевельнуться. И солдаты в кузове сплоховали — одно дело избивать пленных, которые не могут дать сдачи и постоять за себя, и совсем другое — внезапно оказаться в реальном бою под обстрелом.
Носовые пулеметы истребителя заработали, ударив с двух стволов прямо по дороге. Видно, стрелок был мастером своего дела, потому что очередь прошлась ровно по обеим телегам, убив лошадей и, кажется, Виндека, а потом добралась и до грузовика, из которого так никто и не успел вылезти.
Мощный взрыв мгновенно заложил мне уши.
Грузовик уткнулся в дерево и полыхал. Видно, взорвался топливный бак. Без шансов.
Истребитель чуть повел крыльями и резко
Гул постепенно отдалился, самолеты ушли своим курсом дальше, в сторону Берлина.
Женщины стали выбираться из импровизированных укрытий. На первый взгляд, все были целы, чего нельзя сказать о Ревере и эсэсовцах. Из находившихся в грузовике не уцелел никто. Туда им и дорога.
Я подошел к распростертому телу Виндека. У него отсутствовала левая рука, и из обрубка обильно лилась кровь, но капо был еще жив. Если сейчас туго перевязать руку, может, и выживет. Фашисты — твари живучие.
— Помоги, Шведофф, богом заклинаю! — прохрипел он, смотря на меня мутным взглядом.
— Сейчас, — отозвался я.
Потом склонился над его искалеченным телом и всадил клинок прямо в сердце.
Он бы сдох и сам, но мне было приятно прикончить подонка своей рукой. Жаль, Ревер ускользнул от меня, умудрившись сгореть в машине. Я желал поквитаться с ним и за Хельгу Браун, и за других, замученных им людей. Не вышло, но и так хорошо получилось. Спасибо неизвестному стрелку.
Женщины столпились за моей спиной, наблюдая за произошедшим, и молчали. Многие еще не осознали случившегося, другие ждали моих слов.
Я повернулся к ним. Они смотрели на меня глазами, полными робкой надежды. Устало вздохнув, я вытер кровь с ножа и спросил:
— Девчата, и что мы с вами будем делать дальше?..
Глава 17
Если бы все случилось еще раз, я, разумеется, не стал бы убивать Виндека вот так открыто, на глазах у всех. Но тогда, под наплывом эмоций, когда смерть пронеслась буквально в считанных сантиметрах, оставив после себя изувеченные трупы лошадей, горящий грузовик и раненного убийцу, которого я ненавидел всей душой, я сделал то, что сделал.
Вот только теперь у меня появилась проблема: женщины видели, как я расправился с Виндеком, и если хоть одна из них проговорится… мне конец.
Впрочем, я, конечно, могу попробовать рассказать «свою версию». Что, мол, просто избавил капо от страданий «ударом милосердия», но поверят ли мне… сомневаюсь. Слишком уж недолго я работал на фашистов, чтобы заслужить их доверие. А вот Виндек «трудился» уже несколько лет и был на хорошем счету.
Эти мысли пронеслись у меня в голове, когда я оглядывал женщин и прильнувших к ним детей.
Никто не плакал, даже самые маленькие. Все стояли на пронзительном ветру и ждали, пока я решу, как поступить дальше.
Те аргументы, которые я приводил мысленно раньше, никуда не делись. Мы находились всего в нескольких десятков километров от Берлина, в глубоком тылу, и советские войска тут появятся еще очень нескоро. А партизаны… если в окрестностях и действовали их отряды, то выбраться к ним я бы не сумел. Бродить же по лесам без еды и воды в феврале, да при наличие маленьких детей — сомнительная затея. Но и доставить всех в концлагерь, где смерть буквально царит в воздухе, тоже не лучший вариант.