Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Она зажмурилась, когда увидела чёрную тень справа от себя. Подавила в себе дыхание, кажется, даже стук сердца подавила. Открыла глаза. Высокий мужчина, не заметив её, прошёл дальше, туда, где чернел проход в следующую палатку. Таня хотела было сделать шаг, сделать что-то, но справа вошёл ещё один.
Ужас сковал её. Ни руки, ни ноги не двигались, и боялась больше всего на свете она сейчас одного: громко вдохнуть, выдать себя. Потому что это — конец.
Но она не могла. Господи, не могла. Ни шагу сделать не могла, а американцы уже приближались к проходу. Вот
Но как, что делать?! Господи, почему она так мало занималась в училище, почему ничего не знает?!
Сейчас будет поздно!
Нет, нет, не сможет, ни за что не сможет…
Клянусь достойно исполнять воинский долг!
Мгновенный шаг вперёд — и занесённая рука ударила чётко, быстро, сильно, будто на занятиях по рукопашному бою: прямо в ямку под шеей, ну же…
Лезвие чуть соскользнуло, но вошло целиком и сразу же целиком вышло. Раздался оглушающий, звериный крик, и кажется, американец начал оседать на пол, но Таня уже не видела его.
Потому что первый обернулся. Смотрел прямо на Таню, стоявшую посреди комнаты с ножом в руке.
Мужественно!..
Замахнулся, она как-то отклонилась — и всё же почувствовала острую, колющую боль в плече, попробовала ударить, но её руку перехватили, толкнули, Таня куда-то полетела, завалилась, наверное, на раскалённую печку, потому что правая ладонь вдруг адски загорелась, и всё вокруг загорелось нестерпимой болью, и всё, это всё, потому что его глаза и нож — прямо перед ней…
В следующую секунду американец упал.
Валера с разделочной доской в руке стояла, круглыми от ужаса глазами глядя на Таню, а потом вдруг по-детски испуганно вскрикнула.
Защищать!..
Таня обернулась. Отчего-то всё вокруг осветилось рваным, пляшущим огнём. Упавший было второй американец стоял на ногах, стоял, шатаясь, и смотрел прямо на неё.
Думала Таня недолго.
Свободу!..
Шаг вперёд. Боли нет.
Независимость!..
Она наотмашь, со всей силы, с животным криком всаживает нож человеку в грудь.
Народ!..
Ещё раз, пока чужой крик не оборачивается в тихий скулёж.
И Отечество!..
До тех пор, удар за ударом, с яростным криком, пока американец, раскинув руки, не валится на землю.
Из передней слышится громкий топот, там, наверное, был ещё один, и, наверное, он убегает.
Но Таня уже не слышала: она ошеломлённо перевела взгляд на правую руку. Бинты на ней тлели, кожа ладони, вся в саже, пузырилась ожогами.
В следующие секунды всё произошло так быстро, что и не вспомнить: кто-то сорвал с её головы загоревшуюся марлю, накинул на горящий прямо на коже бинт какое-то покрывало, кто-то побежал на улицу, громко зовя на помощь, кто-то принялся тушить высыпанные из печки угли…
Всё превратилось в гомон и шум, заговорили больные, кто-то прибежал, кого-то пошли ловить… А Таня, усаженная кем-то на пол, смотрела из-под полуопущенных век на распластавшееся по земле тело, под которым в землю просачивалась алая кровь.
Раз —
— …Таня! Таня! Ты меня слышишь? Таня, открой глаза! — будто из-под воды услышала она чей-то голос. В ту же минуту веки ей насильно разлепили, и Таню ослепил яркий белый свет карманного фонарика, направленного прямо ей в зрачок.
Алино чуть заплаканное побледневшее лицо плыло красными пятнами.
Мир вокруг заволокла алая пелена.
— Слышишь меня? Таня? Соня, неси бинты, скорее же!.. Валера, ведро воды. Таня, смотри на меня, пожалуйста!
— Пропустите, ну, разойдитесь! — откуда-то издали послышался знакомый голос. — Не стойте, как истуканы, идиоты, догоняйте третьего, он сбежал! Кто это? Лиса? Живая? Да потушите, у неё же волосы горят!..
Таня изо всех сил пыталась рассмотреть лица столпившихся вокруг людей, как могла цеплялась за их голоса. Кто-то её поднял, это отдалось в её теле такой сильной болью, что в глазах потемнело. Куда-то понесли, положили на стол, засуетились, зажгли свечи, нашли фонарик.
Шум несколько поутих, только за дверью негромко переговаривались несколько человек.
— Валера, лидокаин принеси, — негромко, отчего-то дрожащим голосом говорила Аля, протягивая бледной трясущейся Соне бинты. Она наклонилась над Таниной правой рукой, что-то разрезала, потом намочила. Всё защипало. А потом Аля дёрнула с такой силой, что Таня тихонько взвыла.
— Ну, всё, всё, нужно было отодрать одежду, она пригорела… Всё, лежи, не волнуйся, ножевое мы обработали, там ничего страшного, лезвие съехало, и с ожогами скоро закончим, — сказала Аля, замолчала. Пальцы у неё дрожали. Несколько секунд глядела на Таню, качая головой, потом вздохнула.
— Я не знаю, что тебе сказать. Ты… Это просто не описать словами. Нет, — она снова качнула головой, будто прокручивая в голове что-то невероятное, и склонилась над Таниной рукой. — Ничего, что болит, мы тебе сейчас немножко обезболим. Ты главное лежи и не волнуйся.
— Живая? — раздалось у порога хриплое. Таня вздрогнула.
Голос Антона она узнала бы и из тысячи.
Он быстро подошёл к столу, небритый, запыхавшийся, в наскоро накинутом на плечи кителе. Несколько секунд смотрел так, что у Тани мурашки бежали по телу: будто не верил, что она жива.
— Вы, мужчина, кто? Не мешайтесь под ногами, — проворчала Аля, но, поймав Антонов взгляд, добавила мягче: — Повязку подайте. Ничего, дорогая, ничего. Всё пройдёт. Ну, где Валера и лидокаин? Сейчас приду, вы побудьте здесь.
Аля ушла. Антон пододвинул стул, порывисто сел рядом. Положил руку у Таниного изголовья. Она чувствовала тепло, исходящее от неё.
— Больно? — спросил неслышно.
Таня хотела мотнуть головой, но побоялась спугнуть его ладонь. Разглядывала снизу вверх: так Антон казался ещё больше и сильнее. Широкие тяжело вздымающиеся плечи, твёрдая линия подбородка... Подвинуться бы, закрыть глаза и прижаться носом.